Я так и не получил ответа на эти вопросы, только услышал бессмысленный, но громогласный голос откуда-то изнутри, убеждающий меня, что мать мальчика не могла выиграть в лотерее, что мальчик не прекратит продавать газеты и, самое главное, не будет зрячим. Пиория Смит должен оставаться слепым всю свою жизнь.
Ну что ж, может быть, возможна какая-то экспериментальная операция, подумал я. Даже если врач из Сан-Франциско не какой-нибудь шарлатан, а он наверняка им является, операция будет неудачной.
Эта мысль, какой эксцентричной она ни покажется, успокоила меня.
— Слушай, — сказал я, — наш разговор начался сегодня утром очень неудачно, вот и все. Позволь мне загладить свою вину. Давай пойдем в «Блонди», и я угощу тебя завтраком. Ну как, Пиория? Съешь яичницу с беконом и расскажешь мне…
— Хер тебе! — закричал мальчик, чем потряс меня до подошв ботинок. — В рот тебе кило печенья — тебе и лошади, на которой ты приехал. Думаешь, что слепые не чувствуют, как люди вроде тебя бессовестно врут? Убирайся вон! И не смей больше прикасаться ко мне? Я уверен, что ты гомик!
Это переполнило чашу моего терпения. Я не мог допустить, чтобы меня безнаказанно называли гомиком, даже слепому продавцу газет. Я сразу забыл о том, как Пиория спас мне жизнь во время расследования дела Мейвис Уэлд, и протянул руку, собираясь выхватить у Пиории его белую трость, чтобы как следует вязать ему по заднице. Научить его вежливому обращению!
Но прежде чем я успел схватить трость, Пиория поднял ее сам и ткнул накопечьчком в нижнюю часть моего тела — именно в нижнюю.
Я о гнулся от нестерпимой боли, но даже в тот момент, когда старался удержаться от невольного вопля, счел, что мне очень повезло: двумя дюймами ниже — и мне пришлось бы оставить профессию частного детектива и петь сопрано во Дворце дожей.
Н все-таки я инстинктивно попытался схватить его. Пиория ударил меня тростью по шее, причем сильно. Трость не сломалась, но я услышал, как она тиснула. Я решил, что покончу с ней, когда поймаю его, и врежу обломком по правому уху. Будет знать, кто гомик.
Он попятился назад, словно прочитал мои мысли, и бросил трость на мостовую.
— Пиория, — с трудом выговорил я. Может быть, еще не поздно воззвать к здравому смыслу, хотя бы и в последнюю минуту: — Пиория, какого черта…
— Не смей звать меня этим идиотским именем! — взвизгнул он. — Меня зовут Франсис! Фрэнк! Это ты начал звать меня Пиорией? Ты первый придумал это имя, теперь все зовут меня так, и я его ненавижу!
