— Вы меня, наверное, осуждаете, ненавидите, — начинает мама, сделав несколько глотков и еще немного помолчав. — И правильно.
— Что ты несешь? — с грубоватой нежностью спрашивает Дебора.
— Ненавидим? — переспрашиваю я, наклоняя вперед голову. — Что за бред?
Мама быстро качает головой и жестом просит нас помолчать.
— Не успокаивайте меня и не кривите душой, — уже тверже произносит она. — Я заслуживаю и порицания, и даже ненависти. Но… — Ее взгляд останавливается на невидимой точке в воздухе, и у меня возникает чувство, будто мама мысленно куда-то уплывает от нас. В другие времена или иные измерения. — У меня есть причины на то, чтобы так говорить, — торопливо произносит она, глядя все туда же. — Может, они покажутся вам неубедительными, однако устранить их у меня не хватило ни ума, ни сил.
Дебора легонько похлопывает ее по руке, давая понять, что мы готовы слушать сколько понадобится и постараемся проявить великодушие. Мама едва заметно кивает в знак благодарности.
— Понимаете, мы с вашим отцом очень разные люди. Но почему-то встретились, влюбились друг в друга и даже поженились. Знаю, он всегда тяготился то ли моей внешностью, то ли артистическим прошлым, то ли обилием поклонников. Но ему наверняка ни разу не приходило в голову, что мне тоже нелегко. Примерно по той же причине.
Мы с Деборой удивленно переглядываемся.
— Как понять «по той же»? — спрашиваю я, ясно представляя себе изборожденный морщинами отцовский лоб и утомленные, давно не молодые глаза.
Мама делает еще один глоток виски и устремляет взгляд куда-то на стену. У меня возникает впечатление, что она видит сквозь песчаник и соседние постройки на моей улице и смотрит в туманную океанскую даль.
— В нравственном отношении папа во сто раз выше и достойнее меня, — произносит она голосом человека, делающего в отделении полиции чистосердечное признание, за которым неминуемо последует тюремное заключение.
Затаиваю дыхание. Мы переживаем одну из тех редких минут, в которые родственники благодаря неким откровениям становятся друг другу особенно близкими. Кажется, замерло даже время.
Мамино лицо вдруг делается по-прежнему немного горделивым, она даже приподнимает голову, потом медленно и со странным упрямством качает ею.
— Нет, я вовсе не о том, что вы сегодня… видели. Несмотря ни на что, я не… — Она поджимает губы, секунду-другую молча смотрит в пространство перед собой и договаривает тише и медленнее, словно превозмогая боль: — Я не потаскуха. Просто… Впрочем, об этом потом. А говорю, что отец достойнее, потому что он гораздо более целеустремленный, волевой… — она робко пожимает плечами, — и более великодушный, чем я.
