Признаюсь, еще сезон назад я, без каких-либо слов, просто добил бы бродягу. Но сейчас, после встречи с зачаровывающим мутантом, я как-то на себе прочувствовал его боль. Она будто охватила меня, пронеслась по всему телу, коснувшись кончиками когтистых пальцев. Сердце заколотило в груди бешеным ритмом, в горле пересохло. Я снял с пояса фляжку и, открутив колпачок, опустился на левое колено. Подсунув под голову умирающего руку, облаченную в железный наруч. Голыш с трудом дышал. Аккуратно дав ему испить живительной влаги, я сам припал к горлышку.
– Монах, – Голыш кашлянул, – что произошло? Почему я упал? И где остальные? – он выдавил из себя терзающие душу вопросы.
– Не знаю. – А что я мог еще ответить? Если я сам несколько мгновений назад находился на волоске от верной гибели. – Это из-за крика.
– Волк… – Кажется, на миг он потерял сознание. Нет. Просто боль сковала все движения, контролируя его, причиняя ужасные муки. Голыш зажмурил глаза, по заросшему щетиной лицу стекли крупные капельки слез. Когда он поднял усталые, припухшие от слез веки, мелкие капилляры, став красными, вывели сетку на глазах. – Волк что-то темнит, не доверяй ему, монах. Когда мы искали вход в это проклятое подземелье, в небе то и дело парила платформа…
– Платформа? – Переспросил я. Конечно, платформы часто парили в небе и словно наблюдали за происходящим на земле, то и дело надолго зависая над поселениями, где обитали фермеры, работорговцы или целые кланы. Кто ими управлял и для чего? Для всех обитателей Пустоши, от Киева до земель Московии, оставалось загадкой. Владыка Баграт называл их доминантами. Только лично мне это ни о чем не говорило. Да и некогда было мне думать об этих доминантах…
– При каждом появлении этой небесной посудины, Волк… – Нарушив мое погружение в пучину размышлений, продолжил Голыш. При этом его лицо приняло синеватый оттенок, а глаза и вовсе налились кровью. – Сожри его пустынный червь, старался оставаться под прикрытием останков крыши или прижимался вплотную к стене, и впрямь стараясь быть невидимым. Это меня сразу насторожило…
– Монах? – Донеслось сверху.
– Как там? Голыш жив? – напомнил о себе Волк.
Я не произнеся ни слова, поднял над головой факел и сделал несколько круговых движений. Голыш смолк, а тряска, что так сильно мучила его тело, отступила, сгинув во мраке шахты. Тело обмякло, а на синюшном лице расплылась блаженная улыбка. Кетчер умер. Закрепив факел в кольце на наручи, я прикрыл глаза Голышу. Встал во весь рост, высвободил из-под одежды распятие в виде креста на потертой тесемке и крепко сжал его ладонью. «…Упокой, Создатель, душу усопшего раба твоего Голыша, что нес тяжелое бремя после Погибели и прости его во всяких согрешениях его, коли жизнь сея ведет во грехи и убийства, даже против воли нашей, и даруй ему царствие небесное…» За моей спиной раздался шум. Чьи-то тяжелые подошвы, подкованные железом, издали лязг, уткнувшись в жестяной корпус смятой кабинки лифта. Бросив короткий взгляд через плечо, я увидел худощавую фигуру Волка, который ловко приземлился. Он отскочил в сторону, выдернув из кобуры двуствольный «шмель». Слабоватая пуколка для крутого мужика. Поправив свою широкополую шляпу и затянув по туже шнурок на шее, он направился ко мне.
