В-четвертых, хотя главная функция волевых актов, задача, для разрешения которой они были введены, состоит в том, чтобы порождать телесные движения, аргументация в пользу их существования как таковая влечет за собой и то, что некоторые ментальные события также должны проистекать из действий воли. Волевые акты постулировались как то, что делает поступки добровольными, решительными, похвальными, безнравственными. Но такого рода предикаты применимы не только к телесным движениям, но также и к действиям, которые, согласно этой теории, относятся к разряду ментальных, а не физических. Мыслящий человек может рассуждать решительно или предаваться безнравственным мечтам, он может тратить время на сочинение ехидных стишков, а может заслуживающим похвалы образом сосредоточиться на алгебраической задаче. Волевые акты, таким образом, порождают некоторые ментальные процессы. Но как дело обстоит с самими этими актами? Являются ли они добровольными или недобровольными действиями сознания? Ясно, что и тот, и другой ответ ведет к нелепостям. Если я не могу удержать воления нажать на спусковой крючок, то было бы абсурдно описывать это нажатие как «добровольное». Но если мое воление к нажатию на курок является добровольным в принятом рассматриваемой теорией значении, тогда оно должно проистекать из предшествующего волевого акта, а тот из другого, и так ad infinitum. Чтобы обойти это затруднение, было введено допущение о том, что волевые акты не могут описываться в качестве умышленных или неумышленных. «Волевой акт» — термин, которому ошибочно приписывать любой из этих предикатов. Но если это так, то отсюда, по-видимому, следует, что было бы ошибкой также приписывать ему такие предикаты, как «добродетельное» и «греховное», «хорошее» и «плохое», — вывод, который, вероятно приведет в замешательство тех моралистов, которые используют волевые акты как своего рода спасательный якорь для своих учений.
Короче говоря, это учение о волевых актах является каузальной гипотезой, принятой постольку, поскольку ошибочно предполагалось, что вопрос «Что делает телесные движения произвольными?» есть каузальный вопрос. Это допущение, кроме того, фактически является только особым поворотом общего предположения о том, что вопрос «Каким образом ментальные понятия применимы к человеческому поведению?» является вопросом о каузальности такого поведения.
Поборники данного учения должны были бы обратить внимание на тот простой факт, что они, как и все другие здравомыслящие люди, знали, как решать вопросы о добровольности и вынужденности действий, о решительности и нерешительности действующих уже до того, как услышали что-либо о гипотезах относительно существования тайных внутренних толчков, побуждающих к действиям. Тогда они могли бы осознать, что они заняты не прояснением уже существующих и эффективно используемых критериев для разъяснения подобных действий, но, молчаливо допуская значимость этих критериев, попытками соотнести их с феноменами пара-механической модели. Тем не менее, такое соотнесение, с одной стороны, не могло быть научно обосновано, поскольку постулируемые толчки недоступны научному наблюдению, а с другой стороны, оно не принесло бы ни практической, ни теоретической пользы, поскольку не способствовало нашим оценкам действий, находясь в зависимости от уже предположенной действенности этих оценок. Также это никак не проясняло бы логики тех оценочных понятий, разумное использование которых предшествовало изобретению этих каузальных гипотез.
