Тень следовала за Мастером неотступно, не отпускала ни на шаг. На Западе его называли «Шекспиром кинематографа», а советских зрителей им стращали как воплощением свинцовых мерзостей капитализма. Там его, благодаря телевидению, каждый знал в лицо, здесь многие и не слышали, это имя, Голливуд рекламировал его работы, отдавал ему своих лучших исполнителей, а у нас говорили о деградации художника, охваченного противоестественной страстью к изображению зловещих фигур преступных маньяков, чудовищ-монстров и прочих вампиров, главных героев фильмов ужасов. Ярлыков било много, но самих произведений Мастера у нас в стране почти никто не видел.
Тень считала, что она больше Мастера, она — его официальной портрет и, стало быть, она значительнее. Его работы по достоинству оценили коллеги. Тень заслонила собой целый зрительский мир. Случайные люди склоняли его имя, пускали в год имевшиеся под рукой этикетки, а он и не ведал о том: продавали Тень, она все сносила. И была безукоризненна, как всякое бесплотное создание. Он не укладывался в стандартные рамки. Свои страхи и духовные кризисы мог превращать в мощное, притягательное для масс искусство, при этом постоянно балансировал на грани творческого созидания и подсознательного разрушения. Все слилось в нем воедино — силы хаоса. жестокости мири, вселенское разочарование и идея порядка, порывы доброты и милосердия, творческого оптимистического экстаза.
Во время встречи в Лос-Анджелесе, когда Мастер говорил со мной всего несколько минут, казалось — Тень все время рядом. Она опровергала его суждения голосами тех, кто слышал о нем от дежурных критиков, она спорила, как спорили между собой профессионалы и люди, наконец-то прорвавшиеся на просмотр его картин. И вот мы в темном зрительном зале, и Мастер выходит к нам (Тень исчезает!) и ведет доверительный разговор.
7 марта 1979 года Американский институт кино проводил торжественный вечер — чествовал и человека, который был удостоен почетной награды, присуждаемой раз в год, «за работу всей жизни». Лауреат (седьмой по счету в истории приза) стал известен еще в августе 1978-го. Съезжались гости — люди известные, кинозвезды и голливудские магнаты, все радостные, оживленные. И только сам он был мрачен, чувствовал себя плохо, накануне даже заявил, что «но желает присутствовать на собственных похоронах». Но уговорили. Через пять дней всю церемонию передавали и записи по телевидению: редакторы поработали па славу. Но и им не удалось скрыть того, каких усилий стоило ему это мероприятие, как в буквальном смысле дотащился, выйдя под камеры, до кресла, как тяжело опустился в него: безмерным грузом давили годы. Рядом была жена Альма, друзья Кэри Грант и Джимми Стюарт актеры, известные всей Америке; Лео Вассерман, его агент и совладелец кинокомпании. А вела вечер Ингрид Бергман — знаменитейшая звезда, а он помнит ее почти девчонкой, юной шведкой, явившейся в Голливуд с другого континента. Милая Ингрид — она пытается шутить, хочет поднять его настроение, вызвать улыбку, расшевелить: поздно, слишком поздно, и он не желает выходить под юпитеры эдаким бодрячком, пусть видят, что сделало с ним время. Хотя любимый анекдот-быль он все-таки им расскажет, этот эпизод и пойдет в эфир для миллионов телезрителей, так полюбивших его страшные бр-р! — на ночь глядя рассказанные истории: вздрагиваешь от каждого стука, скрипа двери. Так вот — свой первый страх, ужас безмерный, испытал он в шесть лет, когда, набедокурив, был наказан отцом весьма странным образом. Родитель послал его в полицейский участок с запиской к дежурному, в которой содержалась просьба посадить негодного мальчишку для острастки под замок. Провел он в одиночке минут 10–15, но такое помнится всю жизнь…
