Как-то раз говорит: ты, Ванда, ничего не читаешь, это ведь как грех, знаешь ли ты, сколько дает человеку написанное слово? И принесла мне „Анну Каренину“. Я так увлеклась, что с работы мчалась домой к этой книжке. На дежурстве голова больными была занята. Спала по два-три часа. Слезы льются, букв не видно. Так близка мне была эта женщина, вижу ее, словно живую, боль ее, как кусок хлеба с нею делю. Если бы тогда, стоя над рекой, я о ней знала, то не допустила бы, чтобы та мысль во мне разлилась и заморозила, как слабое деревце.
Ну и началось мое чтение. Тетка даже мины строила: что это такое, приезжаю, дескать, на два дня и вместо того, чтобы поговорить, ребенком заняться, с книжкой сижу. А я вне себя. Картошку почистить? Сейчас, сейчас. Да уже почищена, сообщает она обиженным голосом. А как-то говорит мне: знаешь, Ванда, ты девять месяцев ребенка в грусти и печали носила, и теперь он такой, не улыбнется. Отравила ты его своим несчастьем. А я на сыночка смотрю и о том же думаю. Глаза от Стефана — черные, но выражение не такое, как у отца, серьезное. А ведь еще от горшка два вершка. Сажусь перед ним на корточки. Хорошо тебе, сыночек, на свете, спрашиваю. А он ничего не отвечает. Чего бы ты хотел, Стефанчик? А он дальше молчит».
К вечеру, когда пришел Михал, он уже очень устал. Обычно ложился в десять. Около четверти часа читал, потом откладывал на ночной столик книжку, очки и гасил свет. Засыпалось ему по-разному: иногда сон приходил сразу, иногда часами вертелся с боку на бок. Однако после бессонных ночей все равно не давал себе поблажки — к девяти уже и с завтраком было покончено, и квартира убрана.
По правде говоря, сегодня ему хотелось побыть одному, но он не осмеливался сказать об этом сыну. Не были они настолько близки. Так уж сложилось по многим причинам, и сегодня вникать в это не имело никакого смысла. У Михала вызывало недовольство, что отец всегда на стороне невестки. А это было не совсем так. Михал пил. Отношения с женой складывались напряженными, возникали скандалы в присутствии детей. Ни к чему хорошему это привести не могло.
С внуком он не дружил, а вот с внучкой, которая была моложе брата на пару лет, они понимали друг друга с полуслова. Когда он приходил к ним, девочка еще с порога бросалась ему на шею, а он наклонялся, чтобы обнять ее. Внучка обращалась к нему по имени, хотя родители сердились, объясняя, что это ее дедушка. Она согласно кивала головкой, но когда он заявлялся вновь, кричала на весь дом: Стефан пришел. Девочка вела себя, как опытная кокетка. Умела выудить у него деньги на сладости. Невестка недовольно ворчала, считала, что это вредно.
