Но дать людей все же придется, потому что если ждать из разведроты, то фургона и след простынет. А ведь был приказ: препятствовать вывозу фашистами ценностей с временно оккупированных территорий. Немцы спешно создавали так называемые «научные команды», которые грабили медицинские учреждения, архивы, музеи, библиотеки. Тяжело вздохнув (ведь роте до утра окопаться надо, подготовить пулеметные площадки, окопы, довести траншею до полного профиля), Сподобцев велел связному вызвать к нему комсорга роты сержанта Абгаряна и кого-нибудь из медиков, ну хотя бы санинструктора Кондрашеву.
Связной Ермолаев долго искал палатку санитарок. Ее отнесли подальше от позиции в заросли орешника. Палатка была пуста. На свежих постелях из еловых веток лежали три гимнастерки. Каких-нибудь два часа прошло, как рота заняла позицию, а санинструкторы уже освоились на новом месте, уже у них чистота и порядок. Связной осмотрел оставленные поверх солдатских одеял гимнастерки. По размеру самая маленькая, со старшинскими погонами и тремя красненькими нашивками за ранения над кармашком принадлежала, уже знал Ермолаев, симпатичному чернявому санинструктору Сашеньке Кондрашевой.
Ермолаеву, недавно появившемуся в роте, было семнадцать, и он, как многие новобранцы, с ходу влюбился. Он понимал, что шансы его ничтожны, что такая боевая девушка даже не взглянет на него. Кондрашева считалась дочерью полка. Говорили, что она с тринадцати лет в полку, с самых первых дней войны, а таких, как она, кто от Днепра дошел до Кавказа, раз, два — и обчелся.
Солдат обошел палатку кругом и услышал неподалеку, за кустами, негромкий женский говор и плеск воды. Ермолаев немного помялся на месте, затем осторожно раздвинул кусты и предупредительно кашлянул. Санитарки умывались, стирали.
— Ой! — испуганно прижав рубаху к груди, вскрикнула младшая из них.
Ермолаев узнал в ней Кондрашеву.
— Сподобцев вызывает, — сказал ей солдат, не отводя глаз от чернобрового санинструктора.
— Чего вытаращился? — накинулась на солдата краснолицая полная санитарка.
— Да нужны вы больно, — отмахнулся связной.
— Иди, я догоню, — сказала Кондрашева, краснея и не отнимая от груди скрученную рубаху.
Ермолаев, не спеша, удалился. Однако когда Кондрашева подошла к палатке, то снова увидела его, топчущегося невдалеке. Солдат сухим прутиком обивал листья на кустах.
— Готово, пошли, — Кондрашева вылезла из палатки, заправляя на ходу гимнастерку. — Ты из пополнения? Сахару хочешь? — Она достала из санитарной сумки, висевшей на боку, два куска сахару.
