— Я слышал о парнях, — сказал Брончо Лесзерс, — которые навеки обвенчались с опасностью. Умри я на этом месте, если Боб Бекли неповинен в многоженстве, обвенчавшись со всеми опасностями.
— Особенность Боба та, — вставил Ньюсес Кид, — что у него нет настоящей тренировки. Он никогда не знал, что такое страх. А человек, который хочет прочесть свое имя в списке оставшихся в живых, должен знать чувство страха.
— Бекли, — пояснил третий стражник, уроженец Востока, получивший некоторое образование, — дерется всегда с таким торжественным видом, что я даже стал сомневаться в его нормальности. Я не совсем понимаю его системы, но он дерется с каким-то математическим расчетом.
— Я никак не могу понять, — заявил Брончо, — какие могут быть тут математические расчеты.
— Может быть, это тригернометрия? — высказал свое предположение Кид.
— Я не ожидал от вас таких знаний, — одобрительно кивнул головой уроженец Востока. — Вторая особенность Бекли та, что он всегда вступает в бой налегке. Кажется, будто он боится воспользоваться малейшим преимуществом. Это уже граничит с безумием, если иметь дело с конокрадами и ворами, которые готовы устроить вам засаду каждую ночь и выстрелить вам в спину при первой возможности. Бекли слишком неосторожен. Когда-нибудь он поплатится за это.
— Я тоже нахожу, — протянул Кид. — Я больше стою за то, чтобы хорошенько подраться и вовремя улизнуть, чтобы иметь возможность невзначай еще раз напасть.
— Во всяком случае, — резюмировал Брончо, — такого смельчака, как Боб, я никогда не встречал на Рио-Браво[1]… Ах, негодяй! Шипит от злости! — И Брончо ударил скорпиона своей четырехфунтовой фетровой шляпой, после чего все трое снова погрузились в унылое молчание…
Так отзывались о Бекли люди, бывшие в течение многих лет близкими его товарищами в бесчисленных пограничных набегах и разделявшие с ним опасность. И как странно — никто из них не подозревал, что Бекли был самым отъявленным трусом! Друзья и враги всегда считали его самым отважным храбрецом. Никто и не предполагал, что только большим усилием воли он заставлял свое малодушное тело свершать самые смелые подвиги. Как монахи бичуют свое грешное тело, так и Бекли вечно бичевал себя и бросался с видимой беспечностью во всякую опасность, надеясь когда-нибудь излечиться от врожденной трусости. В то время как вся пограничная полоса восхищалась его подвигами и его храбрость воспевалась в печати и устно у многих лагерных костров в долине Браво, у Бекли болела душа. Никто не знал, как страшно сжималось у него сердце, как пересыхало у него во рту, какая дрожь пробегала по спине, как мучительно были натянуты его нервы, — все это были безошибочные симптомы его врожденной трусости.
