В июне 1999 года я решился все-таки закончить проклятую книгу о писательстве в течении лета, а потом пусть там Сюзан Молдоу и Нэн Грэм в издательстве "Скрибнер" решают, получилась она или нет, думал я. Подготовленный к самому худшему, я перечитал рукопись и установил, что она мне по-своему нравится. К тому же конец пути мне теперь виделся отчетливо. Изложение истории своей жизни, где я пытаюсь раскрыть перед читателем некоторые ситуации и обстоятельства, благодаря которым я стал тем писателем, коим являюсь сегодня, я уже закончил; "технические" вопросы моего творчества тоже были освещены достаточно, по крайней мере те, которые казались мне наиболее важными. Не хватало только главной части о самом "писательском ремесле", в которой я хотел по возможности ответить на все вопросы, задаваемые мне на семинарах и лекциях, а также на вопросы, которых я всегда очень жду, - о языке.
В блаженном неведении того, что мне менее чем через сорок восемь часов предстоит маленькая встреча с Брайаном Смитом (не забудем и ротвейлера Буллета), я вечером 17-го июня сел за наш стол в столовой и перечислил на бумаге все вопросы и пункты, которые хотел затронуть в своей книге. На следующий день я написал первые четыре страницы центральной главы "О писательском ремесле". И в этой стадии рукопись находилась в конце июля, когда я решил снова взяться за нее... или по крайней мере попытаться сделать это.
Мне не хотелось опять приниматься за работу. У меня сильно болела нога, я не мог согнуть правое колено и был прикован к передвижной опоре. Мне было почти невозможно представить себе, как я смогу более или менее длительное время просидеть за письменным столом, пусть даже в кресле-каталке. Сломанное бедро примерно через сорок минут превращало сидение в пытку; часа через полтора у меня вообще пропадала охота ко всему. К тому же сама книга угнетала меня больше, чем когда-либо: как должен был я описывать диалоги, действующих лиц и свои поиски литературного агента, когда жизненно важным вопросом для меня было, сколько там времени у меня остается до следующей дозы перкоцета.
Но все же одновременно с тем у меня было чувство, что я достиг точки, у которой у меня не оставалось больше выбора. Я уже часто находился в пренеприятных ситуациях, с которыми мне удавалось справиться, прибегнув к писательству, по крайней мере работа помогала мне на некоторое время забыть проблемы. Я надеялся, что так будет и на сей раз. Ввиду моих нестерпимых болей и непригодности к какой-либо физической активности эта надежда могла показаться смехотворной, однако где-то в задней части моей головы неустанно и упрямо шептал тот голос: "пора, опять пора". Мне не обязательно повиноваться этому голосу, но мне трудно ему не верить.
