Он перестал считать. В глубине души он умолял отца бить сильнее, отчаяннее, а еще лучше облегчить себе задачу и вооружиться ножом. Тогда все закончится. Наконец-то закончится.
— Мразь, — бросил отец уходя. Квартиру снова поглотила вязкая невыносимая тишина. Вне себя Саша бежал от нее на лестничную клетку, без куртки, не боясь холода. Сколько раз он уже убегал так, убегал, чтобы вернуться назад?
Он забился в угол и уронил голову на руки.
Любовь — это клетка. Пожизненный приговор, запирающий тебя в клетке со львами. Хочешь — не хочешь, все вынесешь. И он выносил. Просто потому, что где-то внутри этих призрачных силуэтов, полуживых-полуэфемерных в самой глубине с крытой от глаз, по-прежнему жили те, кто был его миром, его семьей. Иногда он узнавал их, случайно замечал привет, проскользнувшую теплоту в равнодушном голосе или короткий осмысленный нежный взгляд… Он должен быть здесь, чтобы разбить стекло, чтобы освободить их, чтобы вытащить из этого ада!
Этим мыслям шел четвертый год. Они уходили и снова возвращались и глупо, безрассудно, нелепо, Саша верил, что все еще изменится, что все будет иначе… Ведь в начале все было нормально, пока их гадкий секрет не начал поедать их изнутри.
— Саша… — ему почудился голос матери, он испугался, поднял голову и увидел рядом с собой Риту, она сидела на корточках и выглядела очень взволнованной.
— Что случилось? — заботливо спросила королева.
— Ничего, отстань, — буркнул Саша по привычке, но прикусил язык. Большие темно-вишневые глаза девушки были такими печальными, словно она пережила не меньше его и тоже сейчас была там — в квартире, потонувшей в серебристом тумане безнадежной горечи.
Саша вдруг почувствовал светлую, зарождающуюся внутри нежность и ему захотелось обнять ее. Конечно же, он этого не сделал.
— Пожалуйста… — взмолилась Рита, цепляясь за его руку. Пальцы у нее были холодные после улицы, а кожа приятная, подобно лепесткам цветов или листьям тропических растений.
— Отец, да?
Саша хотел как-то отшутиться, но после того разговора на крыше в этом уже не было смысла.
— Знаешь… — он позволил себе поправить прядку ее волос, выбившуюся из общей массы, заправить обратно за ухо, — все в начале было хорошо. Первые пять лет мы старательно делали вид, что ничего не произошло. А потом отец стал выпивать, сначала понемногу, но это его пристрастие становилось все сильнее. Глядя на его падение, мать села на антидепрессанты…
Рита слушала его молча, внимательно, даже не моргая и была первым человеком, которому он решился это сказать. Может быть он пожалеет об этом потом. Может быть он пожалеет об этом уже очень скоро. Сказанного нельзя возвратить назад.
