Александр Викторович открыл дверцу и вытащил Олю на улицу.
Она так побелела, что кожа ее теперь слилась со снегом. Эта бледность облагородила ее черты, сделала глаза чище и сейчас они вдруг стали совсем другие, наполненные одними болью и ужасом, она как будто увидела свою смерть, ясно, близко… Оле даже показалось, что она чувствует ее холодные прикосновения, но это были всего лишь снежинки, сыпавшиеся с неба. Ей стало так страшно, как никогда в жизни, без ингалятора и эуфиллина под рукой она чувствовала себя совершенно беспомощной.
Мужчина распахнул на ней куртку и уложил ее на свое пальто, которое он расстелил на снегу.
— Выдохни, — приказал он, но Оля слабо покачала головой.
— Не могу, — прохрипела она, хотя сама понимала, что если постарается, то сможет. Она совершила над собой титаническое усилие и набрала в легкие воздуха, хотя они противились этому. На выдохе Александр Викторович сильно надавил ей на грудь руками, потом еще раз. Оля насчитала десять. Было больно, страшно, но дышать стало чуточку легче. Удушье постепенно спадало, и дышать становилось проще. Голова гудела от недостатка кислорода, в глазах было темно, и весь мир куда-то уплывал. Оля никак не могла решить умерла ли она или нет, но она проваливалась куда-то в темноту, она приподнялась и уперлась спиной о колесо автомобиля. Холод щекотал кожу.
— Как же ты меня напугала, — признался мужчина и опустился на снег на колени. Вид у него был очень потрепанный. «Не мальчик все-таки, — как-то даже зло подумала она, — и до инфаркта не далеко с такими потрясениями!»
— Я и сама испугалась, — хрипло призналась Оля, — я где-то потеряла ингалятор…
— Астма? — спросил он. В этом девушка сознавалась всегда, куда с меньшим удовольствием, чем в том, какую порочную жизнь она вела. Болезнь казалась ей чем-то ужасным, постыдным, чем-то, что равняло ее с Пашей Зиновьевым и Лидой Ивановой, этими убогими ущербными детьми, которых всегда все жалели.
Она только слабо кивнула.
— Только, пожалуйста, не нужно жалости, — тихо попросила девушка, — жалость — это унизительно.
Сколько бы Даша не росла и не менялась, а одно в ней всегда оставалось неизменным — светлое чувство волшебства, охватывавшее ее в предновогодний вечер. С детства она любила это время — когда все бегают, суетятся, прячут подарки под душистую елку, принесенную с базара. Мама всегда доставала из шкафа лучшую посуду и лучшую скатерть и заставляла их с Настей ее мыть. Сейчас Даша как обычно была занята этим несложным делом, и они с сестрой уже отладили своего рода механизм, помогавший им быстрее справиться с этой задачей, нов этот раз им помогал еще и Юра. Даша мыла фужеры, тарелки и прочую утварь, Настя протирала полотенцем, а ее жених относил все это в большую комнату, где их расставлял папа.
