— Здесь, гражданин следователь, — вошел в сознание голос Анциферова. Костя остановился. — Вот тут я стоял. А туман тот выполз прямо из леса и вроде как бы окунулся в реку. И дальше не пошел — видно, силы набирался.
— В каком месте?
— Где выполз-то? Да вон там — промеж тех двух березок и холмом. Полз неспешно, вроде как бы принюхивался или вроде как бы искал дорогу.
— Он похож был на туман?
Анциферов с сомнением качнул головой:
— Отродясь такого не видывал. Поначалу думал, дымом из лесу потянуло — пожар. АН нет, запах не тот.
— Чем же пах этот… туман?
— Чем? Да лесом и грозой. Одним словом, тремя стихиями: небом, землей и водой.
— Ладно. — Костя подергал ворот рубахи: было жарко. — А где стоял человек, которого вы видели?
— Поначалу он не стоял — сидел. Вон на той поваленной сосенке. А как увидал туман, тут же поднялся и долго глядел на него, будто околдованный. — Анциферов достал из пачки надломленную папиросу, неторопливо послюнявил ее и прикурил. — А уж после, как туман напился из Сольмы, тот человек подошел ближе, протянул, значит, руки, а после и сам туда сунулся.
— И обратно не вышел?
— Не вышел. Может, наскрозь прошагал, а может, и там остался. Чего не видал — врать не стану.
— Скажите, Григорий Федотович, как выглядел тот человек?
— Как выглядел-то? Да обыкновенно. Здоровый такой, высокий. Белобрысый… А вот одежда… Вроде на нем был коричневый костюм в клетку, черные штиблеты — все как положено.
— Вы не окликнули его?
— К чему кричать-то? Ежели б топиться стал…
— Ну, хорошо. Поговорим еще о тумане. — Костя пристально вглядывался в пространство между холмом и двумя березками, стараясь представить себе то, что здесь произошло двадцать девятого июня. — Какой он был из себя?
— Туман-то? Так такой и был — густой, плотный, чисто каша манная. Ежели по цвету — так сизый, малость даже лиловатый — это где тень.
— И долго он оставался на месте?
— Да нет, через полчаса, должно, ушел обратно.
— В лес?
— А то куда ж. В лес. Опять же неспешно, степенно.
— Странный туман.
— Странный… Старики говаривали… — Папироса у Анциферова окончательно развалилась, он задумчиво бросил ее на землю и придавил каблуком. Новую закуривать не стал. — Старики говаривали: грядет, мол, день, когда люди почуют дух трех стихий, — то напасть на них большая пойдет. Вот так-то, гражданин следователь. Сами накрутили-навертели, а теперь не ведаем, что и делать. А день-то грядет!
У Кости по спине пробежал холодок. Ему стало жутковато от слов Анциферова, который сам по себе вовсе не был страшным, наоборот — добродушный, с чистыми детскими глазами, чуть выцветшими от долголетнего вглядывания в мир. Пугало то спокойствие и то убеждение, с какими он говорил о грядущем дне.
