— Армандина, дорогая, — спросил за ужином дед извиняющимся тоном, — вы случайно не заходили сегодня ко мне в кабинет?
Бабушка покачала головой.
— Вы абсолютно уверены? — Голос деда стал настойчивым. — Там почему-то была открыта дверь…
Я сжалась, а бабушка выпрямила свою и без того прямую спину.
— Если я говорю, что нет, — начала она ледяным тоном, и дед примирительно замахал руками.
— Ладно, ладно, я же только спросил!
Ночью я не могла уснуть. Мне все время казалось, что дверь моей комнаты открывается и заходит дед в залитой кровью бесформенной белой хламиде — я видела такую на картинке в какой-то книге про привидения. Глаза его пылают, синяя борода развевается, а в руке он держит огромный сверкающий нож. Или топор. Или веревку, на которой он меня повесит прямо у себя в кабинете.
К утру у меня поднялась температура, началась лихорадка, и следующие десять дней я провела практически без сознания. А очнулась уже круглой сиротой — в первый день моей болезни дедова машина сорвалась с обрыва. В ней был он сам, бабушка, шофер Пинту и детский врач, которого везли ко мне.
Поднимаюсь на второй этаж. Вчера поверенный вручил мне ворох документов, огромную связку ключей — от основного дома, от маленьких пристроек и от входных ворот, и еще маленький коричневый конверт с оплывшей красной печатью. Он явно ждал, что я спрошу, что там, но я не спросила. Я и так знаю.
Подхожу к двери кабинета, вскрываю конверт, не глядя достаю небольшой ключ на цепочке и вставляю его в замочную скважину. Дверь, скрипнув, открывается.
В кабинете царит все тот же мрак, но теперь я просто нашариваю выключатель и включаю свет. И начинаю смеяться.
Запретная комната похожа на обычную парикмахерскую на одного человека. Умывальник с выемкой, кожаное кресло, посреди комнаты — большое зеркало. На подзеркальном столике стоят склянки и пузырьки темного стекла — видимо, один из них я случайно смахнула на пол пятнадцать лет назад, на льняной салфетке лежат щетки и разнокалиберные кисти. Беру в руки одну склянку и с трудом открываю. Жидкость — если там была жидкость — высохла, но на пальцах у меня остается жирная пыль изумительного, глубокого, насыщенного синего цвета. Подношу руку к глазам, и смотрю как завороженная, как на ней вспыхивают тысячи крошечных голубых искр.
Пожалуй, со змеей это уже был перебор. Сидя в пустой и холодной классной комнате, принцесса Леонор думает, что вполне можно было бы обойтись лягушкой. Хотя змея была отличная, просто отличная, Леонор накануне выпросила ее у помощника садовника, сказала — для игры, весь день таскала в рукаве: «Что это у вас с рукой, Леонор?» — «Ничего, матушка, ваше величество, ушибла чуть-чуть», а ночью прокралась босиком в соседнюю спальню и уложила змею кольцами прямо поверх бархатных домашних туфель, которые старшая из принцесс, Беатриш, как всегда, бросила у кровати. Треугольную голову подперла палочкой, и еще одну палочку, поменьше, засунула в пасть. Прекрасная получилась змея, злющая, как живая, Леонор прямо пожалела, что не может ее оставить себе.
