Невольно я вспомнил и о матери, о ее работе в том же театре, полученную также милостью Сархана аль-Хиляли. Я замыслил войну без всякого снисхождения против всех форм рабства, от которых страдает человечество. Но ограничиться ли только территорией театра? Подойдет ли идея старого дома, который пал настолько низко, что стал притоном?
* * *
Тахия божьей милостью оставалась нежной и ласковой. Подобных отношений между моими матерью и отцом не было даже в период моего счастливого детства. Тахия — сущий ангел. И то, что она, приняв решение, смогла избавиться от вредных привычек, запятнавших ее в черные времена, — тому доказательство. Она искренне меня любит. И это выражается в ее желании родить ребенка. Я не приветствовал это. Средства наши были ограничены, к тому же, я боялся за судьбу своего творчества, самого ценного, что, как мне тогда казалось, было у меня в жизни, ценнее, чем наша любовь. Вместе с тем я не хотел противиться ее заветному желанию и не позволял своему эгоизму одержать верх над нравственным чувством. Вокруг все дорожало несоразмерно нашим скудным возможностям и нашим потребностям. Мы начали искать какой-нибудь выход, чтобы не впасть в нищету. Наконец исполнилось ее желание забеременеть, и новая забота схватила меня за горло. Я должен был быть готов одновременно и к близкому, и к далекому будущему. Вскоре я убедился, что без дополнительного заработка не прожить, если его вообще возможно найти.
Я научился печатать на машинке, узнав, что европейским и американским писателям она заменяет ручку. Когда однажды по дороге в театр я проходил мимо типографии «Фейсал», я предложил свои услуги ее владельцу, который тут же принял меня после проведенного им лично испытания. Я получил работу с восьми утра до двух, жалованье начислялось сдельно. Тахия встретила новость с противоречивыми чувствами. Она сказала:
— Ты ложишься спать в два ночи, чтобы встать не позднее семи, вместо десяти, с восьми до двух работаешь, возвращаешься в три, спишь максимум пару часов, с четырех до шести. Без перерыва, не остается времени на чтение или творчество.
Я ответил:
— Что же делать?
— У тебя отец — богач.
Я презрительно возразил:
— Не приму ни одной его грязной копейки.
Я не собирался спорить дальше. Она хорошая женщина, но что касается быта, слишком прагматична. В глубине души она хотела, чтобы я брал у своего отца деньги вместо того, чтобы полностью отдаваться работе, отнимающей время для творчества и отдыха. Чтобы закончить пьесу, пришлось на два дня отпроситься со службы в «Фейсале». Я принес текст Сархану аль-Хиляли. Он посмотрел на меня с улыбкой и спросил:
