В травмпункте меня встретили красноглазый, ошалевший от вечного недосыпа доктор Омана и пакистанец Фарук Назир, ординатор третьего года.
– Ты где был? Код уже десять минут как объявили.
– Я лифта ждал...
– Слышь, доктор, не тормози. Когда вызывают, должен бежать, а не кофе пить, понял?
На носилках, вокруг которых суетился медперсонал, лежал чернокожий парень лет двадцати пяти. Когда, принимая пациента в травмпункте, ты видишь его замертво лежащим во всей наготе, подключенным к жизни с помощью многочисленных трубок, трудно поверить, что тот же человек в другое время и в другом месте мог – а главное, еще сможет – двигаться, говорить, быть “взаправду” живым. Воскрешение невероятно, речь идет о настоящем “талифа куми”.
Дежурный по отделению неотложной помощи ввел в курс дела: три ножевых ранения в области шеи (“Они знают, куда ножичком тыкать”, – откомментировал Омана). Пациент заинтубирован, давление и пульс в норме. Томограмма сосудов не выявила никаких очевидных повреждений. Единственно, что вызывало сомнения, – еле заметная точка на уровне раздвоения сонной артерии. Для консультации вызвали Ночного Сокола, как называли радиологов, работавших в ночную смену.
– Что это за точка? Дефект в стенке артерии?
– Не думаю, не похоже.
– Может, лучше отвезти в операционку и проверить? – не унимался Омана.
– Я свое мнение высказал, – пожал плечами Ночной Сокол.
Проведя всю ночь “у станка”, я был более чем готов поверить радиологу на слово, но спорить с Оманой мне не по чину, а после моего недавнего кофепития – просто исключено. Омана посмотрел на часы, потом на снимок, потом опять на часы, и, наконец, нашел какую-то йоговскую точку пространства, на которую уставился немигающим взглядом. Затем вынес приговор:
– Ладно, скорее всего он прав. Но проверить все-таки надо. Иди, Хуссейн, на второй этаж, проследи, чтоб подготовили операционку. А ты, Финкель, свяжись с Лайенсом из хирургии сосудов, попроси его приехать.
Под “Хуссейном” подразумевался ординатор Назир, а “Финкель” – это я. Каждый день Омана выдумывал какую-нибудь новую ашкеназскую фамилию и без труда убеждал себя в том, что меня именно так и зовут. Финкель так Финкель, какая мне разница? Но на двадцать шестом часу дежурства начинаешь относиться к жизни всерьез, огрызаешься по мелочам. “Извините, доктор, но я не Финкель. Моя фамилия – Стесин”. На те редкие случаи, когда ему нечего ответить (а ответить необходимо), у Оманы припасены две линии дискурса: отборная матерщина и философская проповедь. В данном случае он предпочел последнюю.
