Закончив свою речь, Фриске слегка поклонился и снова отвернулся к окну. «Ну?! Каково? — говорил устремленный на отца гордый взгляд Вернера. — Теперь-то уж ты запомнишь его имя…»
Но старый хитрец немедленно запыхтел трубкой, уходя от ответа при помощи густой дымовой завесы.
Зато Эрнст-Фридрих скептически хмыкнул.
— Покорнейше благодарю вас, господин Фриске, за великодушное позволение исполнить королевский заказ, — произнес он с нескрываемым сарказмом. — Ваши рассуждения об особенностях немецкой души небезынтересны и, возможно, даже имеют какие-то основания. Но при чем тут, проект восстановления и достройки Дома? Каким, скажите на милость, образом завершение этого грандиозного собора может идти, как вы выразились, вразрез с истинным благом германского народа?
Фриске тонко улыбнулся.
— Вы прекрасный архитектор, господин Цвирнер. Жаль, что ваш несомненный талант, вместо того, чтобы приносить пользу отечеству на славной ниве настоящего искусства, занят реанимацией образцов варварства и вырождения.
Граф фон Вюрстенберг возмущенно хлопнул себя по колену.
— Вы забываетесь, молодой человек! Как вы смеете говорить такие дерзости одному из лучших архитекторов Европы? Да вы знаете, кто перед вами стоит?
— Нет-нет, Ваше сиятельство, подождите… — остановил хозяина Эрнст-Фридрих. Щеки его пылали. — Это даже интересно. Я не слишком много понимаю в философской заумной болтовне об отличии французского ума от германского. Но последнее замечание господина Фриске относится к области, которая занимает вашего покорного слугу вот уже целых тридцать пять лет. Не соблаговолите ли объяснить, милостивый государь, что вы имеете в виду под варварством и вырождением?
— Вы принимаете мои слова слишком близко к сердцу, — спокойно отвечал Фриске, прислоняясь к стене и складывая руки на груди. — Я сожалею, что начал этот разговор. Извините, господин Цвирнер.
— Господа, господа… — примиряюще заговорил Вернер, выходя на середину комнаты. — В самом деле… незачем ссориться по пустякам. Да и разговор этот, собственно, начал я, а не Фриске… Господин Цвирнер, ради Бога, не обижайтесь. Ни у кого и в мыслях не было…
— Не было? — перебил его Цвирнер, тяжело дыша. — Как бы не так! Я слышу эти идиотские разговоры с тех самых пор, как я начал серьезно заниматься архитектурой. Я говорю «идиотские», потому что никто из этих господ-теоретиков никогда так и не смог связно объяснить мне, отчего они называют готику «варварством», а классицизм — «настоящим искусством». Кельнский Дом является величайшим достижением германского строительного гения, намного превзошедшим французские и английские образцы. Утверждая это, я знаю, о чем говорю, и могу доказать это фактами, хотя и не уверен, что кто-нибудь здесь сможет понять мою профессиональную лексику.
