, т.к. заинтересованы лишь в многочисленности, ради бесплатной рабочей силы; запрещают после пострига покидать монастырь
[157].
Автор прозорливо полагает, что кому-то эта картина покажется слишком мрачной[158] и его обвинят в клевете. Может быть, его подводит источник информации: нежные девы, склонные малейшие ограничения комфорта и своеволия возводить в ранг страданий и находящие величайшую усладу в орошении обильными слезами епитрахили обожаемого духовного отца. Иначе придется заподозрить, что монастырями злокозненно управляют посланцы ада, мелкие антихристы, извратившие христианство, захватившие власть с целью терзать наследие Божие, провоцируя к ненависти и отступничеству.
А вот одна отважная девица, назовем ее Валентиной, с бухты-барахты поселилась в монастыре – лет пятнадцать назад, когда еще не вошли в обиход паломничества и разведать заранее не приходило в голову. О, разумеется, элементарные удобства отсутствовали; трудились действительно от зари до зари, т.к. людей не хватало, приходилось каждой нести по три-четыре послушания. Валентина пасла, доила и обихаживала единственную пока корову, сепарировала молоко, а также пела на клиросе.
Тогда жили в руинах, в крайней тесноте, без отопления и освещения, окруженные страшными черными глазницами разрушенных корпусов, одинаково бедно, скудно, неуютно. И что интересно, никто не болел, не стонал и не роптал; это всё началось позже, когда маленько обустроились, когда в игуменском корпусе стали топить, когда соорудили, но не для всех, теплые туалеты и даже ванные, когда явились богатые покровители и умножились денежные пожертвования, когда закипели стройки и ремонты, когда число сестер перевалило за пятьдесят.
Матушка уже не ходила со всеми на огород, часто путешествовала, оставляя монастырь на шуструю помощницу, которая, равнодушно взирая поверх голов, гнала на поля в любую погоду даже больных с температурой, ледяным тоном говорила гадости и каждой ладила какую хотела репутацию в глазах игумении, а та не затруднялась обзывать сестер в глаза и заглаза дурой, шизофреничкой, чокнутой: «с дуба рухнула?», «умом рёхнулась?», ругала певчих: «орете, как со второй рюмки!» и часто ворчала: «ну, чурки с глазами! смиряюсь, терплю вас, а уж пострига не ждите».
Валентина, исходя из христианского долга, защищала сестер и как-то даже дерзнула высказать упрек в жестокости. В результате, когда переселялись в отремонтированный корпус, ее за строптивость оставили с двумя безответными старушками в насквозь продуваемом дощатом доме, где ночами по головам бегали голодные мыши; они выгрызли громадную дыру в подаренном бабушкой роскошном пуховом одеяле, и теперь не удавалось согреться даже в постели.
