– Тогда мы уйдем вместе, – покачала головой Лаура. В этот раз, она знала точно, она не допустит никакой глупой ошибки, не поддастся своему страху или слабости, потому что одна секунда такой вот слабости может стоить всей жизни. Может развести людей так далеко в стороны, что ничего уже будет не поправить. – Если Бьянке надо уйти, нам придется уйти вместе. Потому что так правильно.
– Ты с ума сошла? – завизжала мать, когда Лаура, покидав в сумку какие-то детские шмотки, направилась к выходу. – Не пущу.
– Не можешь. Оставайся в СВОЕЙ квартире!
– Ты погубишь ребенка.
– Это мой ребенок. Нравится тебе это или нет!
– Устройся на работу, веди нормальную жизнь. Зачем тебе это! – Мать бежала следом, пыталась вытащить их из лифта, это было невероятно омерзительно и унизительно, и бессмысленно тоже. Против лома нет приема.
Через полгода у мамы не осталось никаких возражений. Лаура вернулась в пустую обшарпанную квартиру, с чемоданами, первой еще тогда собакой, с Санчо, которого забрали у бывших хозяев.
Мама теперь молчала – ради внучки, чтобы та хоть не жила черт-те где, раз уж приходится жить черт-те с кем. Но не заезжала и не звонила почти никогда. Они перестали общаться. И Жанночку она теперь почти не получала в руки, Лаура не хотела ее давать. Зачем, чтобы ребенку гадости говорили? И так вокруг полно дерьма. Москва – не Италия. Косые взгляды на каждом шагу, недаром Бьянка сидит дома безвылазно. Только дома и существовал тот мир, в котором можно было хоть как-то жить.
И все кругом делали вид, что никого не существует. И до этого дня такая сознательная слепота прекрасно работала. Пока не появилась эта Машка. Откуда ее только черт принес? Наивная мордаха, радость щенячья и эта полная Машкина стерильная неосведомленность – все это ошеломило Лауру. Это как увидеть себя вернувшейся из Зазеркалья, из параллельной реальности. Машка не знала ничего о разводе, совершенно ничего не знала о том, как бурный бессмысленный пьяный роман с молодым коллегой мужа буквально разнес на куски болотистый мир ее брака. Машка не слышала криков, истерик, пьяных обвинений и глупых, жалких оправданий, не видела всех этих омерзительных сцен, особенно Костиного лица, которое он спрятал в ладонях. Машка не знала ничего о жгучем чувстве вины.
Машка смотрела на Лауру так, словно бы обе они были по-прежнему школьницы, мечтающие о великом будущем, а конкретно – о поступлении в Строгановку. Лаура тогда исступленно писала акварелью, а Машка звонила и часами болтала о чем-то по телефону с длинным-предлинным шнуром. И сейчас она смотрела и не замечала тех стен, которые Лаура старательно строила, кирпич за кирпичом, чтобы накрепко отгородиться от реальности. У нее была своя реальность, и другой ей было не надо. Да она и не видела той, другой, потому что никуда не смотрела, кроме стены с инопланетянами и странными листьями. Это и был ее мир.
