– А? – Олеся дернулась, посмотрела на Танечку. Та, оказывается, что-то говорила.
– Повторить?
– Ну… да, повтори. Я отрубилась.
– Я и вижу. Говорю, Захарчук – он получил какую-то, знаешь, премию. Не помню, то ли Большая Книга, то ли просто Книга. Его издает Белкин, в Питере. Я тебе о нем говорила, мировой мужик.
– Кто мировой мужик? Захарчук?
– Женя Белкин. Мы с ним на всех выставках работаем, всегда четко в срок. Он вообще фантастику издает, всяких историков тоже. Ну и лауреатов, у него такая есть серия. Собственно, наш Гений среди удобрений – из этой серии. Тираж – две тысячи экз.
– Так его что, серьезно проходят в школе? – опешила Олеся.
– Нигде его не проходят. В каком-то обозрении указали его книгу как часть наследия.
– А, наследие. А мы тут теперь отдуваемся. У человека же корона выросла такая, что скоро крышу гостиницы пробьет. Интересно, что он написал?
– Что-то зубодробительное про непонятную войну. Окопы, дерьмо и матерщина.
– Ну, все как сейчас принято. Тогда понятно, чего ему премию дали.
– Белкин говорил, что премию ему дали случайно, – усмехнулась Танечка. – Две группировки играли друг против друга, вот и накидали «шаров» нормальным писакам. Сами были в шоке, когда наш Савва вылез в лидеры.
– А ему идет премия. К лицу, – рассмеялась Олеся. – К бороде. Если не вслушиваться в то, что он говорит, – чистый Толстой. И шапка творческая, с рисуночком.
– И с помпоном.
– Вот так и делается пиар, на пустом месте.
Сон мало-помалу все же затуманивал мозг. Танечка утихла и засопела. Спать оставалось всего ничего. На завтра был запланирован обед у губернатора, а также фотосессия с прогрессивными московскими писателями. Так сейчас было модно – поддерживать культуру лично.
Все это, покрутившись немного в Олесиной голове, потихоньку исчезло, и перед глазами появилась дочь Катя. Во сне она стояла посреди зеленой лужайки около их дома в Твери, в летнем платье, в платочке, слетевшем немного назад. Катюшка улыбалась и махала рукой. И если бы кто-то посмотрел в этот момент на саму Олесю, то увидел бы, как беззаботно улыбалась во сне эта женщина. Ее жизнь, не считая писателей, была хороша и, самое главное, спокойна. Спокойствие, только спокойствие. За этот ее принцип Машка часто звала ее Карлсоном.
– Надо же кого-то любить?
– Я люблю дочь.
– Это другое.
– И слава богу, – качала головой Олеся. – Да уж, это точно другое.
– Ты должна полюбить мужчину!
– Ты смерти моей хочешь? Ты мне зла желаешь?
