Обмен улюлюканьем и проклятиями, кокосами и свинцом длился на протяжении всех предрассветных часов. Преимущество явно сохранялось за Себастьяном, поскольку в результате точных попаданий ему удалось насчитать четыре жалобных вопля и один визг, в то время как капитан дау лишь успешно расстреливал собственные снасти. Однако по мере наступления рассвета преимущество стало уменьшаться. Качество стрельбы араба улучшилось настолько, что Себастьяну большую часть времени приходилось прятаться за кокосовым мешком. Себастьян почти выбился из сил. Правая рука и плечо нестерпимо ныли, и до него доносились звуки, свидетельствующие о том, что арабы отважились на очередную вылазку в сторону его укрытия. При свете дня им было вполне по силам окружить и одолеть его, пользуясь численным перевесом.
Собираясь с силами для решительной схватки, Себастьян взглянул на начало нового дня: занимался рассвет, яростно красный и красивый, окрасивший сквозь болотную дымку поверхность воды в розовый глянец, на фоне которого мангровые заросли вокруг судна казались необычайно темными.
В некотором отдалении выше по течению раздался всплеск — возможно, какая-то птица. Машинально повернувшись на звук, Себастьян вновь услышал его. Он чуть приподнялся. Для рыбы или птицы звук показался ему слишком размеренным.
И тут из-за поворота протоки, из-за стены мангровых зарослей, подгоняемое гребками весел, вынырнуло долбленое каноэ. На носу с крупнокалиберной двустволкой под мышкой и торчащей на фоне красной физиономии глиняной трубкой стоял Флинн О’Флинн.
— Что происходит? — заорал он. — Вы тут что, войну затеяли? Я уже, наверное, целую неделю вас дожидаюсь!
— Берегись, Флинн! — крикнул Себастьян. — У этого мерзавца ружье!
Вскочив на ноги, капитан стал нерешительно озираться. Он успел пожалеть, что смалодушничал и, поддавшись мимолетному желанию, решил избавиться от англичанина и удрать из этого злополучного болота. Теперь ошибочность его поступка полностью подтверждалась. Однако он уже обрек себя на один-единственный путь. Вскинув к плечу «джезаил», капитан направил его в сторону стоявшего в каноэ О’Флинна. Раздался выстрел, и дуло мушкета выплюнуло длинную серую струю пороха. Подняв кучу брызг, пуля ушла под воду позади каноэ, а эхо выстрела утонуло в последовавшем грохоте двустволки О’Флинна. Он выстрелил, даже не вынимая трубки изо рта, и узенькая долбленка угрожающе качнулась под ним в результате отдачи.
От попадания крупнокалиберной пули тщедушное тело араба в трепетавшем, как бумажная обертка, халате слегка подбросило, слетевшая с головы чалма продолжила полет, разматываясь в воздухе, а сам он с шумным всплеском упал через поручень за борт. Лицом вниз, в раздувшемся пузырем от собравшегося внутри воздуха халате, он медленно поплыл прочь, уносимый ленивым течением. Ошарашенная команда, сгрудившись вдоль борта, молча проводила его в последний путь.
