— Ну, теперь-то ты все понял? — с сомнением в голосе спросил Флинн. За последние восемь дней совместной охоты он потерял всякую уверенность в способности Себастьяна выполнять простейшие инструкции, не внося в них какие-то самодеятельные коррективы. — Плывешь по реке до острова и грузишь слоновую кость на дау. Потом берешь все каноэ и возвращаешься сюда за следующей партией. — Флинн сделал паузу, чтобы голова Себастьяна смогла как губка хорошенько впитать сказанное. — И, ради Бога, не забудь про джин, — добавил он.
— Да все в порядке, старик. — С восьмидневной черной щетиной и облупленным от солнца носом Себастьян уже начинал походить на настоящего браконьера. Широкополая тераи[10], одолженная ему Флинном, была надвинута до самых ушей, а острая как бритва слоновая трава превратила в лохмотья штанины брюк и поистрепала некогда начищенные ботинки. Кожа на запястьях и за ушами распухла и пылала, покраснев от укусов насекомых. От жары и бесконечных пеших походов он совсем исхудал, черты лица обострились и огрубели.
Они стояли под акацией на берегу Руфиджи, наблюдая за тем, как носильщики заканчивали грузить в каноэ бивни. В жарком воздухе над ними висело вонючее пурпурно-зеленоватое марево. Себастьян настолько принюхался к запаху, что почти не замечал его. Слонов за последние восемь дней убили очень много, и исходящая от зеленой кости вонь стала для него такой же привычной, как запах моря для морского волка.
— Завтра утром к твоему возвращению ребята перетащат сюда все остальное. Загрузим полное дау, и поплывешь в Занзибар.
— А ты что, останешься?
— Еще чего. Нет, я махну на свою базу, в Мозамбик.
— А разве тебе не проще с нами на дау? Тут же небось топать миль двести. — Себастьян был трогательно участлив: в последние дни Флинн вызывал у него искреннее восхищение.
— Да понимаешь… дело в том, что… — Флинн замялся. Сейчас не стоило тревожить Себастьяна разговорами о немецких канонерках, которые могли поджидать возле устья Руфиджи. — Мне нужно назад, так сказать, в свое расположение, потому что… — Тут Флинн О’Флинн неожиданно вдохновился. — Потому что моя бедная дочурка совершенно одна и она меня ждет.
— У тебя есть дочь? — удивился Себастьян.
— Да, ты не ослышался. — Флинн вдруг преисполнился отцовских чувств и ответственности. — И сейчас бедняжка совершенно одна.
