В одном из параграфов «Дневника» ФАРАДЕЯ (а их там 16041) читаем: «В прошлую субботу у меня случился ЕЩЕ ОДИН (выделения наши — С.С.) взрыв, который ОПЯТЬ поранил мне глаза. Одна из трубок разлетелась вдребезги с такой силой, что осколком пробило оконное стекло, точно ружейной пулей. Мне теперь лучше, и я надеюсь, что через несколько дней буду видеть так же хорошо, как и раньше. Но в первое мгновение после взрыва глаза мои были прямо-таки набиты кусочками стекла. ИЗ НИХ ВЫНУЛИ ТРИНАДЦАТЬ ОСКОЛКОВ…»…
В те дни ему было сорок…
И в продолжение темы — «слепой музыкант».
То есть, музыкантша… КАЛЛАС была близорука как крот. С семи лет носила очки (потом старательно скрывала это). Естественно, Мария не видела дирижерской палочки. Выкрутилась гениально: научила и приучила себя запоминать КАЖДУЮ ноту КАЖДОЙ партитуры. Благодаря чему неожиданно обрела свободу, которой обычно лишены артисты с благополучным зрением, и двигалась по сцене и исполняла роли куда легче, чем если бы, как все остальные, ориентировалась на махи маэстро…
Полуслепой — а он был жутко близорук — ШУБЕРТ вообще спал в очках. Чтобы, проснувшись, не метаться в поисках карандаша и бумаги. Возможно, и не всю жизнь, но факт зафиксированный и не раз подтвержденный.
Сочиняя, он забывал обо всём на свете: о еде, об одежде, даже о мытье. Впрочем, нет — имелось и исключение: во время работы (особенно во время работы) ему требовался изрядный запас табаку — тот еще был куряка.
Свою непохожую ни на что вокруг музыку он писал всегда и везде. В тюрьме-конквите — интернате для воспитанников капеллы, где учился подростком — посреди царящего вокруг шума и гама этот малообщительный паренек отрешенно склонялся над книгами, покусывал перо и барабанил по столешнице своими слишком короткими для пианиста пальцами. И позже, заняв место 6-го помощника учителя в школе отца, он сочинял непосредственно на уроках — забыв об арифметике, которую должен был вдалбливать мальчишкам, шевелил своими толстыми губищами и черкал, и черкал что-то в тетради… Недоросли старались не мешать. Из практичного желания и дальше валять дурака на уроках придурковатого, едва старше них, педагога… Даже в трактирах, куда с некоторых пор он стал наведываться всё чаще — в этом чаду и развеселом угаре, под звон бокалов и грохот кружек — Шуберт писал. Как утверждают, споро, уверенно и почти без помарок.
Песни преследовали его. «Он насвистывал их дома, на улице, по пути на службу. Они снились ему по ночам. Он напевал их утром, вставая с постели»…
