Но вначале все же необходимо выжить, вырвать из меня с корнями эту боль, отнимающую чуть не все силы. Если все мои усилия будут направлены на выздоровление, клянусь, они не пропадут даром. Элен советует мне почаще дышать свежим воздухом, и я иногда отваживаюсь выйти за пределы наших владений, опершись на ее руку.
Места здесь просто восхитительные, однако нервозное состояние не покидает меня: я боюсь, что меня кто-то увидит, мне все время кажется, что надо мной нависла новая опасность. Поэтому я всегда тороплюсь обратно и с чувством глубокого облегчения вновь откидываюсь в шезлонге. Постоянство настроения Элен меня просто восхищает: она выполняет все мои капризы. Кроме того, несмотря на испытываемое беспокойство, она проявляет столько веры в мое выздоровление, что в конце концов я не могу этого не оценить. Она действительно превосходнейшая «крестная».
— Какое счастье, — сказал я ей однажды, — что я встретил именно тебя, а не какую-нибудь другую женщину!
Положив мне руку на плечо, она лишь улыбнулась в ответ.
— Элен, скажи мне откровенно: ты счастлива? Ведь уход за больным — дело далеко не веселое…
— Дорогой мой, ты вовсе не болен… И перестань наконец терзать себя подобными вопросами!
Сказав это, она, словно повязкой, закрывает мне глаза ладонями, вероятно, для того, чтобы я не слишком далеко заглядывал в будущее; я же, погрузившись в завораживающую бессознательность, ни о чем себя больше не спрашиваю. Как сквозь сон, до меня долетает ее шепот:
— Вот твоя настойка, Бернар… Выпей, а то остынет.
С едва заметной, но все же не ускользнувшей от ее взгляда гримасой отвращения на лице я глотаю свое лекарство…
— Может быть, немного подсахарить?
— Да, пожалуйста! Ты знаешь, эта настойка ромашки такая горькая.
Вот так мы и проводим время с утра до вечера и с вечера до утра. Глядя на освещенные меркнущим осенним солнцем лужайки, я изо всех сил сражаюсь с болезнью, прижав кулак к боку, откуда исходит боль. Когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу, как я похудел, как выпирают скулы. Кожа на моих руках пожелтела, как листья, иссохла и потрескалась. На сколько же я похудел? Чтобы вновь набраться сил, мне необходимо много есть, а всякая пища камнем оседает у меня в желудке, а затем разъедает его. Как же мне вырваться из этого замкнутого круга? Постепенно мною начала овладевать мысль, что восстановить свое здоровье мне будет трудно, а возможно, и вовсе не удастся. Это было всего лишь предположение, но я уже с любопытством и безразличием обдумываю его. Умереть? При этой мысли у меня не возникает никакого протеста, хотя, если говорить честно, она мне кажется до ужаса ненормальной. Действительно, от чего это мне умирать? Уж не от резей ли в желудке? Но, независимо от моего сознания, возникшая мысль продолжает свой путь, просыпаясь раньше меня самого и засыпая много часов спустя после того, как я закрою глаза. Она гнездится и растет в каком-то затаенном уголке моего мозга. Постепенно я уяснил, что смерть бродит уже неподалеку и что опасности подвергается именно моя жизнь… Вот она приближается, вот она уже подходит ко мне. Внезапно я четко осознаю, что мне уже не выздороветь, и тогда наступает просветление, изматывающее меня не меньше, чем спазмы в желудке. Это просто невозможно! Разве для этого я боролся в течение стольких лет? Ради чего я вытерпел столько тяжких испытаний? Чтобы медленно угаснуть в этой жалкой дыре? Возбуждаясь от этих мыслей, я начинаю вертеться в кровати или ерзать в шезлонге.
