А вот Олеся старику не нравилась — она всегда была ровной, сдержанной девочкой, но в последние месяцы слишком уж часто срывалась и нервничала. Старик считал, что она слишком много работает, жалел дочь, но она и жалость принимала теперь как-то скомканно, неохотно.
Письмо от Алешки пришло к майским праздникам, на конверте синели знакомые чернила.
Самым трудным оказалось не договориться с Машей — её-то Олеся в конце концов убедила, потратив полчаса телефонного времени на переговорном пункте. И сочинять письма от брата тоже было легко — новости о Юляше и Маше она узнавала по телефону, прогноз погоды в Хабаровске отслеживала по телевизору, а почерк у них с Алешкой всегда был похожим. И отправлять отцовские ответы она научилась — прятала их на работе в нижнем ящике стола. Нет, самой трудной, почти невыполнимой частью плана были те долгие минуты, пока отец читал вслух фальшивые письма, многозначительно выделяя слова и улыбаясь хорошим известиям. Олеся сжималась и плакала внутри себя, она там кричала, называла себя сволочью и гадиной, собиралась открыть старику правду, но потом видела его счастливые глаза и замолкала, утешала себя — как мать ребенка, думала, что все делает правильно.
Если бы на каком-нибудь суде Олесю спросили, что она может сказать в свое оправдание, чем сумеет объяснить свою ложь, она ответила бы — самое главное, чтобы отец продолжал жить. Ради него она лгала, ради него сочиняла письма, ради него покупала ручки с синими чернилами и звонила в Хабаровск каждый месяц.
— Я хотела отправить к вам Юляшу на лето, — заикнулась однажды Маша, но Олеся быстро отговорила ее — ребенок все равно проговорится, а отца это убьет.
Про себя Олеся добавляла — и меня убьет тоже. Жить без папы она не смогла бы и не стала — он был для нее самым ценным человеком в мире. Единственным человеком. Из всех прочих существ ей нравились только животные. Животные, думала Олеся, любят человека бескорыстно, дают именно то, чего он ждет от других людей — по определению неспособных к такой любви.
6.
Письма от сына старик хранил в громадной жестяной банке из-под печенья: она все еще пахла душистым маслом и корицей. Снизу лежали подлинники, наверху — подделки, сработанные Олесей. Однажды старик посетовал вслух, что сын стал писать не так подробно, как раньше — ездил с мужиками на рыбалку, а о том, кто что поймал, почти ни слова в письме не было. Олеся ненавидела рыбалку, охоту, все эти типично человеческие, отвратительные занятия — узаконенные казни живых существ, но через силу, обложившись справочниками и энциклопедиями, написала в следующем письме подробный отчет о рыбацких достижениях брата. Когда она сочиняла эти письма — на работе, пока не было пациентов, — то словно бы на самом деле превращалась в Алешку, думала и говорила с его интонациями, перевоплощалась, вызывала к жизни все черты брата. Старик получал очередное письмо, подзаряжался от него, как от батареи, — и несколько месяцев жил только им.
