«Обнимитесь, миллионы,
Слейтесь в радости одной!»
[41],
Но едва ли возможно и нужно всегда пребывать в таком состоянии. Всеобщая симпатия не осуществима; нам гораздо нужнее правильный контроль и отбор, позволяющие избегать как собственной ограниченности, так и наплыва разнородных и беспорядочных впечатлений. Человеку следует брать от жизни столько, сколько он может связать в единое целое, но выходить за рамки этого нежелательно. В эпоху, подобную нашей, когда на человека обрушивается поток настойчивых внушений, крайне важно для многих из нас знать, когда и как сдерживать свои симпатические побуждения, чтобы избежать ограниченности. И это отнюдь не противоречит, я полагаю, современной демократии чувств, также связанной с расширением общения и преодолением границ симпатии, налагаемых богатством или положением в обществе. Симпатия должна быть избирательной, но чем меньше она зависит от условностей и внешних обстоятельств — например, богатства — и чем глубже она проникает в суть характера тем лучше. Думается, в этом и заключается то освобождение от условностей, провинциальности и случайности, которого требует дух нашего времени.
Кроме того, жизнь в нашем веке более разнообразна, чем когда бы то ни было, и это отражается на сознании личности многообразием ее интересов и принадлежностью к самым разным сферам общения. Человек предстает точкой пересечения неопределенного количества кругов, обозначающих социальные группы, и через него проходит столько же дуг, к скольким группам он принадлежит. Это многообразие связано с расширением коммуникации и является оборотной стороной общего роста насыщенности и пестроты жизни. В силу столь возросшего разнообразия воображаемых контактов индивиду с нормальной восприимчивостью невозможно не вести более интенсивную — по крайней мере, в некоторых отношениях — жизнь, чем та, которой люди жили в прошлом. Почему, например, идеи равенства и братства получили сегодня столь широкое распространение среди людей всех классов? Главным образом, потому, я думаю, что всем общественным классам, по мере получения возможностей и средств для самовыражения, стало доступно воображение. Тот, кого я представляю себе без антипатии, становится мне братом. Если мы чувствуем необходимость оказать помощь кому-то, то потому, что этот человек живет и страждет в нашем воображении и, таким образом, является частью нас самих. Бездумное обособление себя от других в обыденной, речи лишь затушевывает сугубую простоту и естественность таких чувств. Если я воображаю незаслуженно страдающего человека, то не «альтруизм» вызывает у меня желание исправить эту несправедливость, а простое человеческое побуждение. Он составляет мою жизнь так же реально и непосредственно, как и все прочее в ней. Его символ будит чувство, которое относится ко мне так же, как и к нему.
