. «Привыкнув наиболее приятно проводить время в обществе, он превращал даже „единенное размышление в светскую беседу“» — это отнюдь не частная, а всеобщая истина, более или менее справедливая для всякого мышления. Суть ее заключается в том, что язык, созданный человеческим родом в ходе личного общения и передаваемый индивидами тем же путем, неотделим от личного общения в сознании; а так как развитое мышление предполагают язык, оно всегда представляет собой род воображаемой беседы. Слово и собеседник — соотносительные понятия.
Тяга к общению — не столько результат размышления, сколько его неотъемлемая часть. Они, как корень и ветви, две составляющие общего древа, так что смерть одного вскоре влечет за собой и смерть другого. Современные психологи говорят нам, что всякая мысль по самой своей сути несет в себе побудительный импульс, и это импульс в сложных и социально развитых формах мышления выступает как потребность говорить, писать и т. п., а если эти действия неосуществимы, он реализуется в воображаемом общении.
Монтень, как никто понимавший человеческую натуру, замечает: «Для меня нет удовольствия без общения: ничто не огорчает меня шк сильно, как живая мысль, приходящая мне в голову, когда я один и мне некому ее высказать»[22]. И в этом не приходится сомневаться — у него было столько подобных мыслей, о которых некому было поведать, что он пристрастился писать эссе. Невообразимое количество людей во все времена вели дневники по той же причине. В общем, подлинный творческий импульс в литературе и искусстве — в одном из его аспектов — выражение этой простодушной, детской потребности думать вслух или обращаясь к кому-то, четко и живо формулировать мысль, сообщая ее воображаемому собеседнику, развивая этот коммуникативный элемент, который относится к самой сути этого импульса, поддерживает и усиливает его. Многие авторы признавались, что они всегда Думают о ком-то, когда пишут, и я склонен верить, что так оно и есть, так сам писатель может этого и не осознавать. Эмерсон где-то говорит, что «человек есть лишь половина самого себя, вторая половина — это его выражение», и это верно в буквальном смысле. Человек существует, постоянно выражая себя, и вне явного или воображаемого выражения для него нет полноценной жизни — и так было во все времена.
Люди, живущие в одиночестве, как Торо, служат лучшим примером неотделимости мышления и жизни от общения. Любой сочувствующий читатель его книг поймет, что он предпочел леса и поля не потому, что страдал необщительностью, а именно потому, что его восприимчивость была столь острой, что ему нужно было беречь и защищать ее, ведя особый образ жизни и выражая свои чувства косвенными и деликатными литературными средствами. Никто столь же страстно не жаждал понимать и быть понятым, как он. Это сквозит между строк во всех его книгах, об этом он пишет в своем дневнике. «Я бы с радостью отдал людям все достояние моей жизни, все драгоценности своего дара. Я собрал бы для них весь жемчуг и мед. Я бы солнцем воссиял для всеобщего блага. Нет такого сокровища, которое бы я пожалел. Я не знаю другого богатства, кроме возможности служить обществу. Это единственная моя личная собственность. Каждый может быть так же праведно богат. Я храню и лелею жемчужину, пока она не вырастет. Я хотел бы раздать те части моей жизни, которые я с удовольствием прожил бы снова»
