— Зато государству от вашей вольницы беда. От нее смута идет, Разины и Пугачевы рождаются! — гневно воскликнула Екатерина.
— И-и, матушка, черви на мертвом дереве не живут. Коли есть плоды, то и черви будут. А у нашего Дона плодов куда как много, всю степь аж до самого моря повоевали и тебе отдали.
— Еще что говорили?
— А то еще, что хохлов ты зря приваживаешь. Ненадежный это народ, все время по сторонам зыркают, от России отложиться норовят. И кто они есть на самом деле? Те же русские, только язык коверкают. Можно ли верить таким, кто из родной семьи убечь хочет? И нам, казакам, то обидно, что преданных слуг своих теснишь, а этих приватно ласкаешь.
— Ну уж, это не ваше дело мне указывать.
— Не мое, матушка. За то и говорю, язык поганый отрезать надо.
— И про меня, верно, судачили?
— А то как же, матушка? Пьяному разговору без бабы нельзя.
Храповицкий не выдержал:
— Опомнитесь, сударь, перед вами российская императрица!
Тот даже привстал в недоумении.
— Нешто она не баба? Самая что ни есть. У нас таких кралей в красный угол садят, чтобы любоваться. Казаки в этом толк знают. Баба! Только не простая, а первая на всю империю.
Екатерина покрылась легким румянцем.
— Оставьте его, Адам Васильевич. И что же обо мне говорили?
Генерал помолчал, опустив голову, потом ударил ею об пол.
— Смилуйся, матушка, отрежь язык мой поганый.
— Верно, пакости какие-нибудь?
— Как можно, матушка, о богоданной царице такое говорить? Меня бы в одночасье громом поразило. Нет, окромя вольных речей ничего худого не было.
— Ну, так расскажите все, только сохраняйте приличия.
Генерал встряхнул головой и осторожно начал:
— Я этому старику так сказал: всем, говорю, наша матушка-государыня хороша, слажена-сделана — посмотреть любо-дорого, катится мягко, без скрипа, как искусная бричка…
— Я же вас просила, — укоризненно воскликнула Екатерина и посмотрела на Храповицкого.
Тот сделал успокаивающий жест и пояснил:
— Бричка — это навроде кареты.
— Вот-вот, — продолжил генерал, — всем, говорю, хороша бричка, только передок слабоват. Много в ней народу поездило, а вот казаку не пришлось. Изрядно в том, говорю, наша государыня потеряла, потому как нет на свете справнее человека, нежели донской казак…
— Довольно! — огневалась Екатерина. — Ваше бесстыдство переходит все границы. Кто дал вам право заглядывать в сокрытые для постороннего глаза места?
— Сам господь, — громко сказал не потерявший присутствия духа генерал. Сказал так убежденно, что Екатерина осеклась. — Сам господь, — повторил тот, — ведь это он вознес тебя над всеми. А если на бабу снизу вверх смотреть, что прежде всего видно?
