— Не хочу больше заходить в класс и ждать, как в меня полетят в очередной раз шарики из жеваной бумаги, а на стул положат очередную кнопку. Да и ладно бы только это. Он отвернулся в сторону и замолчал.
Небо темнело, и ветер шевелил листвой. Жаркий день заканчивался, и ощутимо повеяло прохладой. Может быть от того, что смеркалось, и лицо Корейца становилось все менее и менее отчетливым в подступавшей темноте, ему вдруг стало легче говорить о всем том, о чем он не хотел думать и сначала боялся вспоминать в этот спокойный и тихий вечер.
Остановиться он не мог.
— Я не хочу, чтобы надо мной смеялись, — твердо сказал он. — Надо мной все смеются. Все. И потому, что я не могу дать сдачи, из-за того, что я самый маленький по росту, из-за того, что я краснею, когда волнуюсь. Я во втором и третьем классе заикался даже от волнения… Логопед сказал, что это от того, что я очень много читаю, и мозги усваивают информацию слишком быстро, намного быстрей, чем я разговариваю. Можешь себе представить, как я отвечал у доски?
Он криво усмехнулся своим воспоминаниям.
— Я даже подтянуться не могу ни разу на турнике, а наш физрук затеял каждый месяц соревнования, кто больше подтянется. Я даже освобождение от физкультуры брал, но ведь разве угадаешь, на каком уроке это произойдет?
Кореец молчал и слушал, его лицо казалось непроницаемым в сгустившемся сумраке или было уже слишком темно для того, чтобы прочесть какие-то эмоции на его лице, а может быть стыд и подступившие к глазам слезы мешали ему разобрать реакцию на свои слова.
— Когда я что-то делаю лучше всех, — учусь, решаю контрольные или пишу сочинения, все, ты понимаешь, все, — он почти сорвался на крик, — воспринимают это как должное. Это нормально, так и должно быть. Никто не считает, что я в чем-то лучший. А стоит мне не суметь сделать что-нибудь, и на меня показывают пальцем и смеются. Мне не надо уже никакого уважения, мне нужно только уметь делать то, что все умеют.
Ему показалось, что он выдохся. Он чувствовал опустошенность, но с другой стороны казалось, что ему стало легче от того, что выговорился, ведь он даже забыл на какое-то мгновение свою просьбу, с которой и начался этот разговор.
— Ни разу подтянуться на турнике не можешь, это ты серьезно? — спросил Кореец сосредоточенным тоном, — и почему-то он невольно засмеялся ему в ответ. Кореец тоже улыбнулся, и сейчас вдруг стало отчетливо видно выражение его глаз. Глаза не смеялись, а смотрели заинтересованно и даже несколько отстраненно, будто Кореец был погружен в собственные мысли.
