Я больше не старалась заглянуть за ограду других садов, где мои друзья-любовники наслаждались плодами своей любовной жизни. Я говорила о том, как в моих отношениях с Клодом возникла ревность. Она дождалась своего часа. Я прекрасно знала, что мои любовники встречаются с другими женщинами, имеют параллельные связи, а кто-то даже женат. С некоторыми из их женщин я поддерживала дружбу или по вседозволенности могла даже иметь с ними сексуальные отношения. Я никогда не испытывала никаких чувств ни к одной из них. Из всех моих связей только в отношениях с женщинами полностью отсутствовала привязанность и ощущение морального комфорта: я испытываю нечто похожее, когда иногда приходится вести разговор на абсолютно не интересующую меня тему. Мне кажется, я заранее отказала этим женщинам в праве на существование. Это не значит, что они лишены индивидуальности, но когда я пыталась их вспомнить, то возникали какие-то второстепенные персонажи, которые только проходили по сцене. Я воображала себе эту площадку, размещая актеров по своему усмотрению, и вопреки тому, что я прекрасно знала, женат мой друг или нет и насколько привязан к другой своей любовнице, наши с ним отношения, которые я представляла себе в несколько искаженном виде, тем не менее оказывались на авансцене. Поскольку ни одна из связей не была для меня главной, я, разумеется, не считала, что от нее зависит вся моя жизнь, а потому ни один из романов моего партнера не мог стать серьезным препятствием, из-за которого я осталась бы за кулисами. Если бы от меня потребовали объяснений всему этому, возможно, я не побоялась бы утверждать, что сохраняла свое привилегированное положение, считая его незыблемым, в какой-то мере за счет того, что везде успевала. Я могла бы аргументировать это и тем, что мне уделяли больше внимания, поскольку знали, что я в любой момент могу исчезнуть, что, возможно, в мыслях я уже далеко. С тех пор я поняла, что существует такая форма эгоцентризма, которая, как это ни парадоксально, зависит не от зацикленности на объекте страсти или на закреплении его образа в твоем сознании, а, скорее, наоборот — от возможности его исчезновения, его распыления.
Мне не приходилось иметь дело с мужчинами, которые были бы более скрытны, чем я сама, в отношении их сексуальной жизни. Только один из них составлял исключение. Жак. Он редко и осторожно допускал намеки на отношения с другими женщинами, и было понятно, что я не собираюсь задавать ему вопросы. Ореол таинственности, окутывавший эту сторону его жизни, по контрасту с моим окружением, занимавшимся этим почти что открыто, был еще более заметен, поскольку чувство, удерживавшее меня возле Жака, приняло особый характер и вызывало у меня иные реакции. С первых же лет нашего союза три или четыре раза я испытала ревность. Ревность эта была иной природы, чем та, что вызывала у меня приступы ярости к Клоду. И хотя это дело прошлого и память моя прекрасно разложила все по полочкам, я абсолютно убеждена, что я никогда не опасалась соперничества ни с более красивой, ни с более, чем я, изощренной в сексе. Я была оскорблена вторжением самозванки; та, которую я очень быстро низвела бы до положения тени, проявись ее существование постепенно в наших разговорах или столкнись я с ней где-то на вечеринке, своим внезапным появлением неожиданно выбила почву у меня из-под ног. Я тысячу раз попадала в подобную нелепую ситуацию, усугубленную тем, что, ответив на улыбку или поцелуй, посланный издали другом, я вдруг понимала, что они адресованы другой, стоящей у меня за спиной. Так немедленно начинаешь осознавать, что, во-первых, ты не единственная, с кем его соединяют дружеские узы, а во-вторых, что он просто не видит тебя и уже почти отошел в сторону.
