Его ноги вдруг очутились в воде, шокирующе холодной после жары в трубе.
Новая труба шла под прямым углом к той, по которой только что пролез Ричардс, и была гораздо шире – достаточно широкой, чтобы стоять согнувшись. Густая, медленно текущая вода поднималась выше щиколоток. Он задержался на минуту, чтобы оглянуться на крошечный мягко светящийся отраженным отблеском пожара круг трубы. То обстоятельство, что хоть какой-то отблеск был виден на этом расстояний, говорило, что это, действительно, был очень большой взрыв.
Ричардс с неохотой заставил себя признать, что в их обязанности входило допустить, что он скорее выжил, чем погиб в аду подвала, но, может быть, они не обнаружат, каким образом он выбрался, до того, как пожар будет взят под контроль. Это выглядело как разумное допущение. Но раньше казалось разумным и допущение, что они не могли выследить его в Бостоне.
Может быть, они и не выследили. В самом деле, что ты видел?
Нет. Это были они. Он знал. Охотники. От них исходил даже запах зла. Он вознесся к его пятому этажу на незримых душевных потоках.
Мимо него по-собачьи проплыла крыса, сверкнув глазами.
Неловко шлепая, Ричардс направился за ней в том направлении куда текла вода.
Счет продолжается…
Ричардс стоял у лестницы, глядя наверх, ошеломленный светом. Уличного движения не было, это уже кое-что, но свет…
Свет поразил его, потому что ему казалось, что он путешествовал по сточным трубам многие и многие часы. В темноте, без зрительных ориентиров и без звуков, за исключением бормотания воды, случайного тихого всплеска плывущей крысы и глухих ударов в трубах (что, если кто-нибудь выльет горшок мне, на голову, с мрачным юмором подумал Ричардс), чувство времени им полностью утратилось.
Теперь, глядя сквозь дыру в крышке в пятнадцати футах над головой, он увидел, что дневной свет еще не померк. В крышке было несколько круглых отверстий для воздуха, и карандашные лучи света чеканили солнечные монеты на его груди и плечах.
Ни один аэробус не проехал по крышке с тех пор, как он попал сюда; лишь отдельные тяжелые машины да стайка велосипедов. Это заставляло его предполагать, что более благодаря удаче и закону средних чисел, чем внутреннему чувству направления, ему удалось найти дорогу в сердце города – к своим.
Тем не менее он не решался выйти до наступления темноты. Чтобы убить время, он достал камеру, вставил кассету и стал снимать свою грудь. Он знал, что пленка была сверхчувствительной, способной улавливать слабо различимый свет, и не хотел выдавать слишком много из того, что его окружало. Он не стал болтать и дурачиться на этот раз. Он слишком устал.
