— Есть важный разговор, Кандиль.
Мне стало ужасно любопытно.
— Намекните, господин, о чем речь, — ответил я.
— Не могу выносить одиночества, — с грустью сказал он.
Шейх был вдовцом. Его три дочери, выйдя замуж, обзавелись собственными домами.
— Зачем же оставаться одному? — наивно спросил я. — Разве Пророк (да благословит его Аллах и приветствует) не женился после кончины госпожи Хадижи?
— Ты прав, именно об этом я и думаю.
— Достойнейшие из семейств почтут за честь, — заговорил я с воодушевлением.
— Но предмет моих желаний в твоем доме.
Я оторопел и, взволнованный, уставился на него.
— В моей семье? — переспросил я.
Он ответил смущенно:
— Да, госпожа твоя мать!
— Но моя мама не может выйти замуж! — выпалил я.
— Почему же, Кандиль?
— Она же моя мама! — недоумевал я.
— Всевышний заповедал нам брак, — спокойно отвечал он. — Тебе же самому будет нелегко, женившись, оставить мать одну.
Немного помолчав, он добавил:
— Аллах ведет нас правильным путем.
Когда я остался один, мысли мои спутались, и события в моем воображении сложились в новую печальную картину. Я сказал себе, что мать внезапно согласилась с моим намерением жениться на Халиме, потому что сама хотела выйти замуж за шейха Магагу аль-Губейли. События, происходившие за моей спиной, были вполне обычными, но мне стало досадно. Я оказался в крайне затруднительном положении: между двумя самыми дорогими мне людьми, с одной стороны, и между собственным гневом и замешательством, с другой.
— Боже! — вырвалось у меня из глубины души. — Не дай мне совершить несправедливость и глупость!
Я повел себя достойно, как мог бы поступить человек старше и опытнее. Вверил все воле Аллаха и смирил свое возмущение, поскольку брак есть право мужчины и женщины. Мама не только мать мне, но, кроме этого, и женщина, и мы созданы для того, чтобы перестрадать и вынести данные нам испытания, чтобы со стойкостью правоверных принять свою долю радости и боли. Я взвалил это на свои плечи со всеми вытекающими последствиями и с прежней откровенностью рассказал матери о предложении шейха Магаги. Она выразила удивление, только разозлившее меня, и пробормотала:
— Такое мне не приходило в голову.
— Но это правильно и справедливо, — холодно ответил я.
Я ушел, раздосадованный, а она неуверенно попросила:
— Дайте мне возможность подумать.
Я принял это за первый признак согласия, поскольку ответ был не похож на явный отказ. С тяжелым сердцем я выжидал, пока она тихо и застенчиво, смущаясь, не сказала мне:
