Олега не забрали. Он все время ждал, что вот сейчас женщина с бульдожьим взглядом обернется и скажет:
– Руки!
Ему не останется ничего, кроме как эти руки протянуть под стальные браслеты. Невиновен? Кто в это поверит? Кто вообще ему верит? Саломея? Кира? О, Кира – отдельная песня. Сахарная блондинка с упрямым подбородком, актриса магазинных подмостков.
Ловко ухватила ситуацию. И не боится. Вправду видела что-то? Или соврала, как врала всегда? Взять бы ее за горлышко да встряхнуть хорошенько. Но нельзя… Кира – алиби. Глупое, но какое уж есть.
Жених и невеста… тили-тили тесто. Тесто замешано, крутое, вопрос – какие пироги получатся. Но не о них думать надо.
– То есть вы всю ночь провели с гражданкой… – Иван Петрович поднял блокнот и сощурился, словно пытаясь прочесть написанное им же.
– С Кирочкой, – подсказал Олег, подавляя смешок.
Кира-Кирочка. Дурочка, которая полезла в озеро луну ловить. Близко луна, сама в руки просится. Вот только как знать, что за твари под золотым пятном сидят?
– С Кирочкой… – задумчиво протянул Иван Петрович и лист поскреб.
– Мы разговаривали. Сначала. А потом – сами понимаете.
Олег откинулся на стуле. Его душил смех, неуместный, но навязчивый, истерический.
– Ну а дальше она ушла. Ну я так думаю. Я заснул почти сразу. А проснулся уже с топором.
– С топором… и топора прежде не видели?
– Не видел. И понятия не имел. Даже порезался. Вот! – Олег продемонстрировал рану, уже спрятанную под слоем бинтов. – Конечно, вы думаете, что я ее убил. Мы не ладили – это правда. Она считала меня самозванцем.
– А вы?
– А я ее – хищницей. Ну не только ее.
Вспоминать больно, и смех уходит сам.
– Мне не нравилась Татьяна. Она была… ну классическая охотница, если понимаете, о чем я. Она не любила Сергея. Наверное, это уже неважно.
Татьяна мертва, и Сергей мертв. И Мария Петровна. Как будто кто-то спешит стереть семью, дерзнувшую оживить старый дом. Дома тоже хотят покоя.
– Вы говорите, говорите, я уже решу, чего важно.
– Да нечего говорить.
– Разве? – Ноготь продолжал драть блокнот, Иван Петрович всецело сосредоточился на этом занятии и, казалось, не замечал ничего вокруг. – Так уж и нечего? Я вот слышал, что братец ваш преставился намедни. Соболезную.
Сказано равнодушно, и тон этот – что игла под ногти.
