— Серьезно?
— Я думал, ты знаешь… Так охота ему из-за этой лодки отношения портить.
— Ладно, спи. Выясним, что там за лодка.
— А ты чего, будто не в себе? Подруга бортанула? — заинтересованно спросил Чекулаев. — Забудь, когда о них думаешь, только расстраиваешься… Ты тоже сунулся: «Девушка, вас не погреть?» — нарочито грубым голосом передразнил он. — Деревня. Знакомиться с москвичками не умеешь, тут подход культурный нужен: я, дескать, девушка, вижу, вы человек интеллигентного труда… умственные перегрузки… а у меня физический труд… непьющий… деньги куда-то надо девать…
Слова его звучали все тише, отдаленнее. И Федор слышал не его голос, а лишь завывание метели и будто скрип снега под полозьями русских санок, видел клочки сена на отводах, и жилистые руки отца в петлях новеньких кожаных вожжей, отец шепчет опасливо и таинственно: «Видал, как лося зверье разметало? Каждую косточку набело отделали, только шкуры клочья… Боюсь, к весне, как снег настом прихватит, они до скота доберутся…» В руках у него оказывается тульская двустволка, он сноровисто и бесшумно ее заряжает. Федор и любуется его ловкостью и тут же видит след зверя на снегу — аккуратная строчка, почти собачья, но отпечаток крупнее, да сжат с боков, да подушечки оставили четкие вмятины. «Стреляй, папка! — умоляет он отца. — Стреляй!» И откуда-то не к месту, не к слову — красивое, ненавистное лицо молодой жены отца. Она зачем-то обнимает Федора, жарко прижимает к груди и целует долго-долго и мучительно сладко в самые губы… «Это родителя моего жена вторая, — не отрываясь от ее губ и не стыдясь, объясняет Федор Алене. — Вон он у меня какой… Очень даже знаменитый!..»
3
Из окна Алениной комнаты на торце их длинного серого дома открывалась железнодорожная станция — переплетения рельсов, проводов, белые трансформаторные будки и стрелочные лари, разукрашенные красными ромбами эмблемы «Спартака», и черно-белые столбики на тупиковых насыпях. А подальше, на другой стороне полотна, в глубине кустов акаций и жасмина стояла на высоких столбах зеленая голубятня.
Когда Алена училась в школе, она, сидя за уроками у стола перед окном, любила смотреть, как перед закатом кто-то взгонял с голубятни огромную стаю, которая сбивалась тесно на крутом вираже и, пролетая сквозь пухлый солнечный шар, сгорала в нем, и тут же воскресала, рассыпаясь на десятки трепещущих птиц… Летом по кустам шныряли мальчишки, сходились мужские компании, бродили парочки. Дорога, будто река, манила непрерывностью своего движения, и можно было мечтать куда-то уехать, кого-то любить или летать, как птицы.
