Никогда Алена не задумывалась, как отец относится к ней, как она к нему; просто любила его и знала, что он ее любит, и хотела, чтобы это продолжалось долго-долго. Мешать отцу работать?! Нет, это было невозможно… Мать была далека от их жизни и не могла смотреть на вещи реально.
— Извини, но ты должна понимать и другое: у отца может быть не только творчество и ты, но и какая-то своя личная, — Ирина Сергеевна с некоторой многозначительностью произнесла слово «личная», — жизнь. Было бы эгоизмом с твоей стороны не думать об этом. Право на это имеет каждый человек… — убеждающе говорила она, наслаивая на недоверчивое недоумение дочери все новые и новые мысли, которые, оказываясь гораздо просторнее произносимых слов, выстраивали в Аленином воображении картины иной жизни, где отец из любимого навеки человека превращался в человека, ею не знаемого, чужого…
И, словно для того, чтобы закрепить в ее сознании это новое видение отца, мать сказала с долей насмешки над собой, но в то же время, и не без женской гордости:
— Не меня же одну он ангажирован любить всю жизнь. Есть же у него какая-то женщина…
— Не знаю, — растерялась Алена.
— Глупышка, я и не спрашиваю. Я стараюсь растолковать тебе причины, по которым пришла к выводу, что ты должна пожить у нас. Пока, хотя бы на время сессии… — Она осеклась, подняв глаза и увидев, как медленно заливает румянец стыда милое лицо дочери. И ей самой стало так больно и стыдно, что она принялась торопливыми словами заговаривать эту боль и стыд: — Или на каникулы?.. Что сбивать тебя с определенного режима? Знаешь, у меня по Москве ностальгия… Вы-то все ругаете — то не так, это не так, а меня просто в магазине потолкаться тянет… Побродим, зайдем туда, сюда… Вдвоем? А?
— Не знаю, какой расклад будет на каникулы, — стараясь взять себя в руки, сказала Алена с нарочитой небрежностью. — Может быть, на Домбай, на лыжах кататься… Или в Дагестан, на экскурсию…
Смущение дочери, глянувшейся ей попервости, особенно рядом с Федором, такой взрослой, такой по-женски равной ей самой, это смущение подсказало Ирине Сергеевне, насколько дочь ее неопытна в житейских делах.
«Провинциальная барышня», — подумала Ирина Сергеевна с особой сладостью от сознания того, что дочери необходимо руководство, что она была права, загадывая там, за границей, среди суетных дел и напряжения последнего времени, когда-нибудь наконец заняться дочерью. Теперь она ощутила особый прилив сил — жизнь в Москве, которая ей, так пристрастившейся к перемене мест, не сулила, казалось бы, ничего, кроме скуки домашнего хозяйства, привычной колеи знакомств с ее зачастую эфемерными привязанностями, нужными дружбами, с тонкой сетью сплетен и анекдотов, — обретала новый и такой прелестный в своей естественности смысл. Она мать, и у нее есть дочь!
