- Бубнов, когда же вы мне аванс дадите?
Телефон заглушил его слова. Бубнов, продолжая черкать, снял трубку: "Откуда?"
Мысли Розенфельда приняли новое направление.
- Черт с ними со всеми, - заявил он с воодушевлением. - Никуда не пойду сегодня. Сяду-ка я да напишу очерк о сезонных рабочих. Давно он у меня вертится - и материал собран, и мысль есть...
Он сбросил пальто, достал бумагу и оживленно взъерошил волосы.
- Это будет вещь, - бормотал он, очищая перо. - Большой очерк, строк на полтораста, - держись, Бубнов! - с лирическим вступлением, с цитатами из Пушкина и Маркса. Кто это бросает пепел в чернильницу?
Но Бубнов уже повесил трубку и нацелился карандашом в Розенфельда.
- Розенфельд, надо слетать в Административный отдел Моссовета, сегодня там совещание по борьбе с бешенством собак. Только не вздумайте брать автомобиль, платить не буду.
И, не слушая возражений, снова принялся за правку статьи.
Часы приближались к двум. Из типографии принесли длинные гранки набора, сданного вчера на утро. Берман, щелкнув крышкой часов, пошел в отдел рабочей жизни подгонять материал к сдаче, пока типография свободна и легко могла набрать несрочные заметки. В художественном отделе Розе, карикатурист, выдумывал тему: садился, глядел в потолок, вставал. Вертелось что-то неуловимое, без конца и начала, не то о поляках, не то о Макдональде, но никак не удавалось поймать на карандаш. Рисовальщик Мифасов ретушировал белилами фотографию: прогульщик, запрокинув голову, пьет бутылку горькой.
- Что-нибудь на тему о нашей нефти? - предлагал он.
- Старо...
К трем часам однообразный шум работы усилился и перешел на другой, несколькими нотами выше, от баса к звонкому альту. В машинном отделении пять машинисток подняли сухой, волнами вздымающийся треск. Из информации вышел Бубнов с перекошенным галстуком и прошелся по коридору. Берман со счетной линейкой подсчитывал строки набранного материала. Через полчаса к альту присоединился дискант - это Доня Песков по телефону принимал отчет со съезда библиотекарей. В "Рабочей жизни" правщики правили заметки, густо зачеркивая абзацы и рассыпая знаки препинания. Все было в порядке, машина попала на зарубку и завертелась, ускоряя движение. Тело газеты, завтрашнего номера, лежало почти готовым, набросанным в общих чертах. Оставалось вдохнуть в него мысль, подравнять углы и спихнуть в типографию, в машины.
В информации царил Бубнов. Он наполнял ее своим трубным голосом. На просторном белом свете много вещей делалось зараз. Кто-то на съездах говорил речи. Приезжали какие-то дипломаты. Кто-то попадал под трамвай. И каждому надо было дать десять, тридцать, семьдесят строк. Шум большого города просачивался сквозь стены, врывался в комнату и широкими волнами бушевал вокруг исцарапанного, забрызганного чернилами стола. Из вздыбленного хаоса слов, мыслей и дел надо было выкроить несколько тысяч строк для следующего номера.
