А тут его осенило! Видно, так уж устроен человек — чем трудней жить, тем он делается изворотливей. Пришел и говорит: «Скоро выходит один из ткачей. Что, если нам купить его станы? Как думаешь?»
Весь день Назым бродил по коридору. Курил, рассчитывал, прикидывал. На следующее утро пошел к начальнику, от него к старшему надзирателю. Уломал их.
Затем подал прошение в прокуратуру. Разрешили.
Дело стало за деньгами — друзья на воле выложили кто сколько мог, и здесь взяли в пай двоих. Вскоре три вычищенных, выдраенных стареньких стана стояли, замерев, как перезрелые невесты в ожидании женихов. Основание ткацкой артели под его председательством было большим днем.
Большой день был и сегодня: узор удался на славу.
Назым отошел от стана, тяжело дыша. Вот уже второй год весной и осенью давало себя знать сердце. Говорят, надо собрать волю и бросить курить. Но воля одно, табак — другое.
Отдышавшись, он пошел за перегородку. Здесь двое заключенных крахмалили и отбеливали ткани.
— Шевелись, ребята! Теперь заказы посыплются на нас, как осенью маслины с олив. Потрясем купцов…
Он был сегодня возбужден. Во все вмешивался, ходил из угла в угол и говорил, говорил… Видели бы его домашние: «Шумит, гремит, горит, горит!»
Артельщики тоже знали своего патрона. Если ему не сидится на месте — значит дела пошли.
Прозвище «патрон» привязалось к нему после первой получки. Когда кооператив перевел им деньги, Назым уселся за стол и, дымя трубкой, долго и сосредоточенно высчитывал паи. Сначала плату работникам. Потом два пая жене Пирайе и один — Кемалю Тахиру, потом по одному всем остальным, включая себя. Как председатель и самый крупный пайщик, он поставил условие — выделять пай и Рашиду, хоть тот ни капиталом, ни работой не участвовал в артели. Но Рашид будет большим писателем, а талант требует субсидий.
Рассчитав все до куруша, он приступил к выдаче денег.
— Вот так и становятся капиталистами, — пошутил Эртугрул. — Лихим патроном заделался, устад.
— Да, пропали твои идеи, маэстро. Грош тебе теперь цена, — подхватил Рашид.
Назым только усмехался в усы.
— Что верно, то верно, теперь от меня добра не жди!.. Грош мне теперь цена…
Не сразу ткачи, работавшие прежде на других хозяев, раскусили нового патрона. А когда раскусили, встали за него горой. Он видел в них людей, равных себе. Вызывал через начальника врача, если нужно. Писал кассационные жалобы, письма домой. Знал по именам родителей, жен и детей.
Но их мануфактура была в тюрьме не единственной.
