— Если вы не возражаете, — вдруг сказал он, — я попрошу разрешения у начальника переселиться в вашу камеру. Если бы вы знали, как я ненавижу одиночество — ни строчки не могу написать.
Не нужно быть пророком, чтоб угадать мой ответ.
Назым отправился к начальнику и вернулся довольный…
Наконец настал тот миг, которого я так ждал и так боялся. Неджати проболтался, что я пишу стихи, и Назым устроил мне настоящий экзамен: какое у меня образование, знаю ли я языки, что думаю о происходящей войне, что понимаю в таких материях, как философия.
Французскому я немного научился в Бейруте. Что до образования, то не окончил и средней школы. Но Назым не покривился, как другие, услышав мой ответ.
— Зачем вам диплом об окончании школы — вы ведь не собираетесь поступать на государственную службу? Я лично никогда в нем не испытывал нужды. А язык при желании можно выучить как следует.
По остальным пунктам я получил приличную отметку: «Видно, что вы много читали».
Наступил черед стихов. Сколько я ни уверял, что это так, мол, чепуха, нечего слушать, Назым настаивал. Откровенно говоря, я был от своих стихов в восторге. Писал я тогда, подражая модным поэтам, силлабическим стихом, в высоком, утонченном стиле, и получалось у меня нисколько не хуже, по крайней мере так мне самому казалось.
Назым закурил трубку и, пуская клубы дыма, проговорил:
— Я вас слушаю!
Не успел я окончить первое четверостишье, он меня прервал:
— Ясно, братишка, достаточно. Пожалуйста, следующее.
На первое стихотворение я полагался больше других. Но нечего делать, начал читать другое. Прочел первую строфу.
— Скверно!
Кровь бросилась мне в голову. Еще одно стихотворение.
— Отвратительно!
Дальше я уже читать не мог.
— Зачем, братишка, все эти словесные выкрутасы, это, простите меня за выражение, словоблудие? Вы пишете о том, чего не чувствуете и не знаете. Неужели вы не понимаете, что клевещете на себя, выставляя себя в комическом виде?
Назым продолжал говорить. В его речи то и дело мелькали выражения «реализм», «социальный реализм», «искусство и действительность». Но я уже ничего не понимал. Перед моими глазами стояли Иззет и Неджати. Что они теперь подумают обо мне? Хорошо еще, что экзамен происходил без них.
Назым поднялся, достал тетрадку в черной кожаной обложке и предложил:
— Теперь послушайте мои. Только с условием — критиковать без скидок, без вежливости, безжалостно, беспощадно.
Я ожидал услышать звучные, вдохновенные стихи с необычными рифмами — что-нибудь вроде «Каспийского моря» или «Плакучей ивы». Но услышал простые, обычные слова. И читал он их будничным, спокойным голосом, изредка вскидывая на меня глаза. «Подумаешь, — шепнул мне шайтан, — так и я могу!»
