Отступление
— Откуда вы узнали о нашей встрече?
Мы сидели за столом в доме турецкого романиста Орхана Кемаля в Стамбуле — хозяин, его друг поэт Нефзат Устюн, его жена Нурие, его сын. Война окончилась двадцать с лишним лет назад. Назыма Хикмета уже не было в живых. Шел ноябрь 1966 года.
Весной этого года Орхана Кемаля бросили в тюрьму по обвинению в коммунистической пропаганде. Когда Нефзат Устюн пришел, чтоб забрать к себе его жену и детей, — у Орхана Кемаля их пятеро, — перед домом стояла толпа фашистов и выкрикивала угрозы. А Нурие-ханым расставляла в коридоре бутылки с водой. Готовилась их встретить.
Протесты общественности — и не только турецкой — прозвучали, однако, достаточно громко. Власти были вынуждены выпустить Орхана Кемаля из тюрьмы. И теперь эта история служила предметом для шуток за столом.
Орхан Кемаль, крупнейший романист страны, автор тридцати с лишним книг, переведенных на многие языки мира, был уже не молод. Один из немногих в Турции писателей, зарабатывающих на жизнь своим пером, он, чтобы прокормить семью, вынужден выпускать две-три книги в год. Изнурительный труд по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, годы тюрем и лишений сделали свое дело. Морщины прорезали его лицо, от залысин и без того высокий, крутой лоб казался еще выше. Но глубоко посаженные острые глаза молодо сверкали из-под густых бровей.
— Кто же вам все-таки рассказал об этом? — с хитрой улыбкой переспросил Орхан Кемаль. — Наверняка сам Назым?
Дело в том, что Орхан Кемаль — это псевдоним того самого рабочего парня Рашида Огютчу, который встретился в бурсской тюрьме с Назымом Хикметом. И это имя как имя одного из лучших прозаиков Турции Назым Хикмет назвал на первой встрече с советскими писателями после своего приезда в Москву в 1951 году. А потом не раз рассказывал своим московским друзьям, как познакомился с Орханом Кемалем, слушал всю ночь его стихи, как тот уничтожил свои тетради.
Орхан Кемаль, довольный, расхохотался.
— Так я и знал. Очень похоже на отца. Хотите, я расскажу, как это было на самом деле?
Рассказ Орхана Кемаля
Зимой 1940 года — заметьте, сорокового, война тогда уже, правда, шла, но только на Западе, — я корпел над бумагами в тюремной канцелярии. Мой начальник, тюремный писарь, просматривал служебную почту.
— Ого, поздравляю! Прибывает твой учитель!
— Какой еще учитель? У меня не было никаких учителей.
— Не ломайся, голубчик! Разве Назым Хикмет не может считаться твоим учителем?
