Другим аспектом затруднительного прочтения русскими японской культуры является отличия в функции диалога. В европейской культуре диалог является средством развития действия. Скудость диалога в японской литературной традиции опять-таки восходит к художественной практике дзен-буддизма, настаивающего на интуитивном и мгновенном постижении сути вещей. Истина в ее дальневосточной версии не нуждается в словах, и ей чужды интеллектуальные дискуссии.
С другой стороны, напряженный диалог не согласуется с психологическим складом японцев. Для русских героев диалогическое сосуществование – повод заявить о своей индивидуальности. А задача японского героя – ускользнуть от столкновения мнений. Именно поэтому в японской литературе столь распространен «разговор втроем», в котором третий никогда не бывает лишним, напротив, именно он самый главный, так как является посредником, своего рода улаживателем взаимных отношений спорщиков. В нашей литературе эта функция нередко передоверяется читателю, с намеком, будто тот владеет некоей истиной, с помощью которой можно примирить бунтующие мнения. «Японцы, – пишет Бернард Рудофски в "Мире кимоно", – довели свой язык до уровня абстрактного искусства. Им не нравятся поэтому дотошные иностранцы, которые добиваются от них разъяснений и уточнений, хотят докопаться до сути дела. Японец же считает, что не беда, если мысли не высказаны или если слова не переведены. Нюансы этикета для него куда важнее тонкостей синтаксиса или грамматики. Вежливость речи ценится выше ее доходчивости. И неудивительно, что высшим средством общения становится, таким образом, молчание».
Молчание... Только не для нас. Мы, русские, обожаем поговорить о судьбах России и поболтать о законах мироздания.
Отдельная статья – переводы русских названий романов на японский. Восторг, и только восторг вызывает перевод тургеневского «Рудина» – «Плывущая трава». Не меньше повезло повести «Тарас Бульба» – она переводилась несколько раз. Вначале как «Просторы России», затем как «Банью» («Безрассудная храбрость»). Казалось бы, чего проще перевести на японский фамилию и имя главного героя, подобрав соответствующий аналог. К примеру, имя Тарас можно дать в транскрипции, а фамилии найти местный эквивалент-батат. Но переводчики отказались от Тараса Батата и японизировали героя. Тарас Бульба стал Тадацугу Фуруба, что означает «верный продолжатель традиций старины». Остап превратился в Окитада («поднявший высоко дело Тадацугу»), а Андрий – в Ясутоси, то есть «извлекающего душевную выгоду для себя».
