Говорят, давным-давно у Занахари умер один из сыновей и он собрал всех, кто жил на земле, чтобы петь на его похоронах. По приказу Занахари хор начал петь, но некоторые скоро замолчали, их голосов больше не было слышно. Через час только немногие продолжали жалобную песню. Через два часа пение почти совсем смолкло. Через три часа все, кроме канкафутры, охрипли и лишились голоса, и только она одна по-прежнему распевала во все горло. Канкафутра пела весь день и всю ночь, пока Занахари не велел ей перестать. Тогда она попросила у Занахари награду, и он сказал:
— Я доволен тобой. Отныне тебе не придется строить гнездо для своих яиц, как остальным птицам. Ты, наверное, очень устала из-за того, что пела так долго. Ты будешь класть яйца в гнезда других птиц, а чужие яйца уносить или разбивать, чтобы освободить место для своих. Придется теперь другим птицам высиживать твоих птенцов вместо тебя.
Вот, говорят почему, канкафутра не сидит на яйцах, а подкладывает их в гнезда других птиц.
Говорят, когда-то винци и канкафутра были друзьями. Однажды канкафутра заболела и попросила своего друга выстирать ее ламбу. Винци согласился. Он пришел на берег реки и развернул ламбу.
— Какая она красивая, какая шелковистая! — воскликнул он, разглядывая ламбу. — С тех пор как я живу на свете, мне ни разу не приходилось видеть такой ламбы. Я ни за что с ней не расстанусь! Возьму и не вернусь больше в деревню, лучше поселюсь здесь на берегу реки.
Канкафутра не могла понять, почему ее друг так долго не возвращается. Она все глаза проглядела, уставившись на тропинку, ведущую к реке, но винци не показывался. «Уж не заболел ли он? — подумала канкафутра. — Не убили ли его? Дамба давно должна была просохнуть. Не пойти ли мне самой посмотреть, что там случилось?»
Пришлось канкафутре лететь к реке. Она опустилась на берег и посмотрела во все стороны; винци сидел не шелохнувшись в красивом красном доме, который он успел себе построить. Канкафутра звала своего друга, но винци не отвечал. Канкафутра проклинала его, но винци даже глазом не моргнул. Он нарядился в роскошную ламбу, которую считал теперь своей, и был страшно горд, что она переливается такими красивыми цветами.
