— Ну, до свидания, — сказала Элизабет. — Мне пора на автобус.
— Надеюсь, мы встретимся на Нит-стрит?
Элизабет смутилась, и Майкл почувствовал, как нелепо звучит его вопрос. Решение-то за ним — они встретятся, если он перестанет сбегать из дома по воскресеньям.
— А где твоя студия? — спросила Элизабет. Она смотрела куда угодно, только не на Майкла.
— Здесь неподалеку. На Фицрой-стрит.
Элизабет судорожно сжимала книгу, дрожала, но не уходила. Волосы у нее были перевязаны лентой в тон школьной блузке.
— Может, заглянешь ко мне на чашку чая? — предложил Майкл. — А потом сразу на автобус. У меня есть камин и чайник.
До студии шли минут пять, и все пять минут Майкл думал о том, что напрасно пригласил Элизабет.
Майкл распахнул дверь и повел Элизабет по каменным плитам подъезда, вверх по лестнице и в конец коридора с гудящим металлическим полом. Пока растапливал камин, девушка стояла у порога. Майкл придвинул стул поближе к гаснущему пламени, которое окрашивало белые стены в нежно-розовый.
Элизабет не села, а принялась разглядывать картины у стен. Их было немного.
Три портрета для Кары Фейрхевен: бородатый Урбан в форме, нескладный подросток — племянник Фейрхевенов и жеманная Пикси на садовых качелях. («Зря я их к стене не повернул!» — досадливо подумал Майкл), абстракция для подруги Оливии, несколько картин, которые он допишет, и все. Он же вот-вот уедет из Лондона. Зачем захламлять студию работами, которые не удастся закончить?
На мольберте стоял портрет обнаженной девушки, над которым Майкл сегодня работал. Позировала ему официантка из «Эйфелевой башни». Она ушла полчаса назад, чтобы не опоздать на смену.
Элизабет склонилась над мольбертом, и вьющаяся прядь языком пламени скользнула на плечо, скрытое уродливой накидкой. От холода девушка раскраснелась, но Майкл знал: обычно кожа у нее белая, когда устает — бледная, полупрозрачная, такую трудно писать, голубой узор вен на груди, в нежной плоти рук, на подъемах ступней, в мягкой складке паха.
Она подняла голову и перехватила взгляд Майкла.
— Твоя подруга очень хороша без одежды, — сказала Элизабет. (Это невинное замечание или она догадалась, что у него на уме?) Она отступила на пару шагов и снова взглянула на картину. — Лицо такое умиротворенное, будто она вообще ни о чем не думает.
— А по-моему, мы всегда думаем, даже когда сами того не замечаем.
— Нет, я не говорю, что она спит на ходу. Просто, в отличие от нас, она ни о чем не тревожится, потому что… потому что знает.
