- Ну что, Яша? Не говорил я тебе?!
Мы приступили к обыску, но, к тревоге моей, ни в мастерской, ни в столовой мы ровно ничего не обнаружили. Оставалась третья комната, спальня супругов. Из нее неслись какие-то подвывания, стоны и охи.
- Господа полиция, не входите, пожалуйста, туда! Там моя больная жена, - обратился к нам Зильберштейн.
- Невозможно! Мы обязаны осмотреть все помещение, - отвечали ему.
- Ну, только, пожалуйста, потихоньку и поскорее!
- Ладно, ладно, не беспокойтесь!
Мы вошли в спальню. На широкой кровати корчилась жирная еврейка, оглашая комнату криками.
- Что с ней? - спросил я Зильберштейна.
- Да то, что бывает с женщинами.
- Именно?
- Мадам Зильберштейн "ждет"...
- Чего же она ждет?
- Маленького Гершке или Сарочку!
- Ах, во-о-от что!
Но корчи мадам Зильберштейн мне показались неестественными, ее и без того преувеличенные вопли аккуратно усиливались по мере того, как приближались к ее кровати.
- Уй, уй! Не трогайте меня! Чтобы ты сдох, Янкель! Ты виноват в моих муках. Ох! Ой!...
Она явно переигрывала роль.
Я предложил послать за акушеркой, прикомандированной к полиции.
- Зачем вам беспокоиться?! - заволновался Зильберштейн. -
Тут рядышком живет хорошая акушерка, ну, мы ее и позовем.
- Нет уж, мы лучше свою выпишем.
- Уй! Ведь это так долго будет, а тут бы сразу!
- Ничего, потерпите! Мы на фурмане вмиг слетаем.
Обыск продолжался, а один из агентов поехал за полицейской акушеркой.
Черты стонущей еврейки мне показались как будто знакомыми.
Я вгляделся пристальнее и... ба! узнал мою вчерашнюю знакомую по Саксонскому саду. Не подав вида, я спросил у Зильберштейна:
- Давно ваша жена так мучается?
- Ух! Уже две недели, как не сходит с кровати. Все схватка: то отпустит на минуточку, то опять! Она очень, очень страдает! -
Еврейка, услышав мой вопрос и ответ мужа, принялась выть еще громче. А затем, повернув ко мне голову, умирающим голосом промолвила:
- И знаете, я иногда прошу смерти у Бога, до того мне бывает швах. Уй, уй! Вот опять началось! Уй!
- Да, госпожа Зильберштейн, вы сегодня чувствуете себя много хуже, чем вчера в Саксонском саду, - сказал я спокойно.
Г- жа Зильберштейн сразу перестала стонать, быстро повернула голову в мою сторону и впилась в меня своими сирийскими глазами.
- Ну, что вы хотите этим сказать? Ну, да! Сегодня хуже, а вчера лучше. Вот и сейчас лучше, гораздо лучше! Я даже, пожалуй, и встану!... - и госпожа Зильберштейн опустила свои толстые ноги с кровати на пол.
