Когда все было готово они пошли на луг и уселись на траву, поджидая коров. Едва они сели, как мать спросила, скоро ли Ингрид опять придет на пастбище. Сюннёве знала об этом не больше, чем мать.
— Да, вот какие люди бывают! — сказала Карен, и Сюннёве поняла, что она имеет в виду не Ингрид. Ей очень хотелось переменить тему разговора, но она не решалась.
— Тот, кто забывает бога, непременно попадет в беду, когда меньше всего этого ждет, — сказала Карен.
Сюннёве промолчала.
— Нет, я всегда говорила, что из этого парня ничего путного не выйдет. Так вести себя, как ему только не стыдно!
Они сидели на траве к глядели вниз в долину, но друг на друга смотреть избегали.
— Ты знаешь, что произошло с ним? — спросила мать, быстро взглянув на дочь.
— Не знаю, — ответила Сюннёве.
— Ему очень плохо, — сказала Карен.
У Сюннёве стеснило грудь, она стала задыхаться.
— Это опасно? — с трудом спросила она.
— Он получил удар ножом в бок, и еще его сильно избили.
Сюннёве почувствовала, как лицо ее заливает краска. Она порывисто отвернулась, чтобы мать не увидела ее лица.
— А что было потом? — спросила она как можно спокойнее, но мать заметила, что грудь ее высоко вздымается от волнения, и потому ответила:
— Больше ничего не было.
Тогда Сюннёве начала понимать, что случилось что-то ужасное.
— Он лежит? — спросила она.
— Господи, конечно, лежит… Мне жалко его родителей. Они ведь такие хорошие люди. И отдали ему все, что только могли, — господь не взыщет с них за сына.
Сюннёве пришла в такое отчаяние, что даже не могла собраться с мыслями, а мать ее продолжала:
— Как хорошо, что никто не связал с ним свою жизнь. Правду говорят люди: что господь ни делает, все к лучшему.
У Сюннёве кружилась голова, будто она катилась вниз с высокой горы.
— Ведь я всегда говорила отцу: «Да сохранит нас господь, ведь у нас одна-единственная дочь, и мы должны беречь ее». Отец твой немного мягкосердечен, хотя он и хороший человек. И счастье, что он слушается добрых советов, которые ему подсказывает сам господь бог.
Только сейчас Сюннёве вспомнила об отце, вспомнила, какой он хороший, добрый, и ей стало еще труднее бороться со слезами, которые вот-вот были готовы хлынуть у нее из глаз. Впрочем, теперь эта борьба была бесполезной — она разрыдалась.
— Ты плачешь? — спросила Карен, взглянув на дочь, но та спрятала лицо.
— Да, плачу, я вспомнила о папе… — И слезы градом полились по ее щекам.
— Но что с тобой, дитя мое?
— Я сама не знаю, что на меня нашло… может быть, я боюсь за папу; вдруг какая беда случится с ним по дороге, — всхлипывала Сюннёве.
