Инга Стефани так ударила ладонью по столу, что зазвенели чашки.
— Убирайся отсюда! Живо! — приказала она. — Ты что, оглох? Если ты не хочешь подчиняться общим правилам, придётся разговаривать с тобой по-другому. У нас найдётся управа и на Хорста Эппке. Тот, кто не умеет вести себя в столовой, будет отныне ужинать целую неделю в коридоре. Там у тебя хватит времени, чтобы подумать о своём поведении. Понял? А теперь марш из-за стола! И живее! Так-то, дорогой мой.
Али-баба лениво поднялся. Он взял свою чашку чая, накрыл её блюдцем, поставил на блюдце тарелку, а на тарелку баночку с горчицей; держа на весу всё это сооружение, он, паясничая, вышел из столовой. Малыш и Повидло смеялись. Али-баба был очень доволен своей выходкой.
— Настоящий хулиган! Он не стоит того, чтобы на него обращали внимание! — сердито проговорила Рената.
Тридцать ребят, живших в интернате, чувствовали себя здесь как дома. Раньше, когда в замке ещё распоряжался граф, тут, в этом закопчённом здании, размещалась графская прислуга. Два года назад дом перестроили, превратив в интернат. На первом этаже, где в былые времена батраки графа старались забыть все свои невзгоды за кружкой горького пива и бутылкой дешёвой водки, помещались сейчас столовая и кухня. Спальни мальчиков находились на втором этаже, а девушек — наверху, под самой крышей. Комнаты были небольшие, в них стояло максимум четыре кровати. Рената жила вместе с Урсулой, Лорой и Бриттой. Комнатка у них была низкая, в интернате её называли «Ласточкино гнездо». Это же было написано на дверях.
Все четверо девушек из «Ласточкина гнезда» учились в народном имении уже второй год и прекрасно ладили друг с другом. Они редко спорили, большей частью из-за какого-нибудь пустяка. После этого они немного дулись друг на друга, но не позже чем через двадцать четыре часа всё уже было забыто.
«Кто любит смеяться, тот счастливо живёт» — это изречение, написанное на клочке бумаги величиной с почтовую открытку, висело над кроватью Стрекозы. Но теперь Стрекозе было совсем не до смеха. В отчаянии она рассматривала своё голубое праздничное платье; на лёгкой шерстяной ткани темнело большое коричневое пятно. Горчица давно отошла, но постное масло, на котором она была разведена, прочно въелось в ткань.
И Стрекоза, которая в полном соответствии с изречением на открытке улыбалась с раннего утра и до позднего вечера, сейчас готова была расплакаться.
— Никуда я не пойду, — слезливо жаловалась она. — С таким пятном лучше сидеть дома.
