— Чего ты хочешь? — закричал он свирепо. — Конечно, Али-баба сделал ужасную глупость. Это мы и сами знаем! Но у него, по крайней мере, хватило честности во всём признаться. И ты хочешь его за это наказать? Ну, а куда он денется, если мы выставим его за дверь? Отправится к своему отчиму, что ли? Если ты этого добиваешься, приятель, то тебя самого следует наказать.
Слова Занозы вызвали бурное одобрение.
Карл Великий обиженно вскочил со своего места:
— Выходит дело, теперь я во всём виноват? Вот до чего вы договорились!
Он с шумом направился к выходу.
— Делайте что хотите. Я больше не скажу ни слова. По мне, так хоть целуйтесь со своим Али-бабой!
И он захлопнул за собой дверь.
Рената всё ещё молчала. Её гнев развеялся, но чувство разочарования не могло пройти так скоро.
Молчаливость Ренаты бросилась в глаза Инге Стефани.
— Ну, а тебе разве нечего больше сказать? — подбодрила она девушку.
Рената сделала над собой усилие, чтобы произнести несколько слов.
— Пусть Али-баба остаётся в интернате, — сказала она холодно. — Мне он не мешает, для меня он больше не существует!
Али-баба вздрогнул, словно его ударило электрическим током.
Началось голосование. Большинство ребят высказались за то, чтобы Али-баба остался в интернате. Инга Стефани была довольна этим решением. Теперь, после того как она отчасти представляла себе прежнюю жизнь Хорста Эппке, она ни за что не решилась бы исключить его из интерната. «Он исправится, — говорила себе Инга Стефани. — Собственно говоря, он уже немного исправился. Он всё же признал свои ошибки. Для начала это немало…»
Признание Али-бабы вдохнуло в неё бодрость. Как часто, когда в интернате что-нибудь не ладилось, она втихомолку спрашивала себя: «К чему всё это? Какой смысл в том, что я порчу себе кровь из-за чужих, дурно воспитанных детей?» Постоянное сомнение, как червь, подтачивало её силы, её веру в себя. Зато теперь, теперь она вдруг почувствовала, как много можно сделать. «Таких подростков, как Хорст Эппке, немало, — думала Инга Стефани. — Скольким юношам и девушкам я могу заменить отчий дом, которого они лишились!»
Эти мысли долго не оставляли Ингу Стефани. Поздно вечером, когда в доме всё затихло и ученики заснули, она всё ещё сидела за своим письменным столом, опустив голову на руки. «Многое из того, что я делала, было неправильным, — думала она. — Не всё идёт в Катербурге так, как могло бы идти. И я сама в этом виновата. У меня нет ни достаточных знаний, ни опыта! Я была слепа, считая Али-бабу неисправимым сорванцом. Я оказалась плохим врачом, который берётся лечить больного, не зная истинной причины его недуга…»
