Филипп Коллен пожал плечами:
— Вы правы, Грэхэм, будь я проклят! Он сказал, что я — отец всех глупцов. Это верно, как поэтическое иносказание. Он сказал, что всю мою жизнь я стремился к обладанию чужим богатством и кончил тем, что лишился своего кровного. К сожалению, это прозаически верно. Наконец, он сказал, что, если я вернусь на родину и потревожу ее белую спячку, мне будет весело, как шакалу, заглянувшему в капкан. То же самое относится к вам. Вы правы, Лавертисс: это лучше Бертильона, не говоря уже о том, что проще и дешевле.
Он обратился к кофейщику:
— Послушай, приятель, ты сейчас перевел довольно необычные и бестактные прорицания. Сам-то ты их понял?
— Нет, сударь.
— Это меня радует. Как вижу, ты похож на всех переводчиков. Но скажи мне вот что: кто этот господин с ковриком, в костюме, изъеденном молью времен?
— Я уже сказал тебе, сударь. Он — всесильный саххар, колдун. Я в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь так проклинал, как он, когда я захотел его прогнать.
— Но ты его не знаешь?
— Нет, сударь. Мне кажется, он пришел из пустыни. Но погоди — он опять говорит с тобой!
Марабу дочертил на песке свои фигуры. Пробормотав несколько слов более мягким, чем раньше, тембром голоса, он погрузился в молчание. Кофейщик перевел:
— Святой человек говорит еще: «Скажи им, что их беспредельная глупость в скором времени столкнет их с большой опасностью совсем нового порядка. Наступающий месяц решит, суждено ли им увидеть зарю после долгой ночи или же войти в еще более густую ночь». Так говорит святой человек.
Святой человек выждал конца перевода, стряхнул с коврика песок и свернул коврик. Он посмотрел на трех приятелей с выражением, означавшим: «Консультация дана. Теперь, пожалуйста, гонорар!»
Душный полуденный ветерок шелестел персиковыми деревьями перед вокзалом; пилигримы уснули, разметавшись на земле: далеко у туманного края неба смутно виднелись волнообразные холмы: то были горбы пасущихся верблюдов; холмики были смиренно малы, а верблюды принадлежали нищим из нищих — странствующему племени бедуинов.
Мистер Грэхэм поднялся с выражением непреклонной решимости.
— Я хочу посмотреть ковер, — сказал он кофейщику. — Вот деньги за гаданье. Но я хочу посмотреть ковер.
Он протянул для марабу двадцать франков. Марабу изволил их принять с величайшей небрежностью, но, услыхав о желании Грэхэма, отрицательно покачал головой.
— Для чего тебе смотреть коврик, сударь? — спросил кофейщик.
Мистер Грэхэм разъяснил по-английски своим товарищам:
