Когда его спрашивали о времени, он доставал из кармана серебряные часики с ключом, которые после его смерти перешли к Якопо, внуку-первенцу; прежде чем ответить, который час, он всегда с блаженным видом прикладывал их к уху. Часто, даже когда его не просили (ведь этот самый миролюбивый на свете человек был притом ревностным патриотом), он начинал рассказывать о давних временах, когда Феррара была еще под властью Австрии и солдаты в белых мундирах, примкнув штыки, стояли в карауле на площади перед Архиепископским дворцом. Люди смотрели на этих солдат с презрением и ненавистью. Он признавался, что тогда, в пятидесятые годы, будучи еще совсем молодым, разделял эти чувства. Но ведь, если подумать, добавлял он, в чем были они виноваты, бедняги, в основном чехи и хорваты, поставленные караулить господина кардинала-легата? Раз ты солдат, подчиняйся, известное дело. Приказы не обсуждаются.
Чаще, правда, он говорил про Джузеппе Гарибальди, который был — он открыто заявлял об этом — солнцем, кумиром его молодости: он описывал голос Генерала, громкий и мелодичный, как у лучшего тенора, при звуках которого кровь закипала в жилах; он, Соломон Коркос, смешавшись с восторженной толпой, звездной июньской ночью 1863 года слушал, как этот голос раздавался с балкона палаццо Костабили, где Герой Двух Миров[14] гостил целую неделю.
Он взял с собой Элию — обычно рассказывал Соломон Коркос — и на протяжении всей речи держал его на руках, чтобы в памяти младшего из сыновей (слишком маленького, чтобы помнить другую чудесную ночь несколькими годами ранее, когда народным гневом была сметена ограда гетто) навсегда запечатлелся образ светловолосого Человека в красной рубашке, творца Италии. Гарибальди! У Соломона Коркоса на руках было двенадцать детей! И все же он был уверен: достаточно одного слова Генерала (рассказывая, он всегда слегка запинался, но в этот момент дыхание перехватывало, глаза блестели), чтобы, если надо, последовать за ним на край света. На край света, конечно! Кто бы ни услышал речи Джузеппе Гарибальди, поступил бы так же.
С Джеммой он был всегда предупредителен учтив, галантен. Да и в отношении Аузилии как он был всякий раз любезен и вежлив! Например, встречая ее в доме, он каждый раз справлялся о ценах на овощи: почем горох, почем салат, картофель, бобы и так далее. И было ясно — он делал это, желая незаметно намекнуть, что он испытывал огромное уважение к ее семье, семье огородников. «Вы Аузилия, сестра Джеммы», — начинал он разговор с довольным видом, ведь с некоторых пор — он с улыбкой касался пальцем лба — память начала давать осечки, и он был рад, что сам вспомнил ее имя.
