виноградом, прикрытые зеленые ставни защищали комнаты от палящих лучей: фасад, обращенный на юг, подверженный малейшим изменениям освещения, то бледнея, то неожиданно краснея или мрачнея, вызывал ощущение чего-то живого, человеческого.
Если смотреть на него сверху, с высоты городских стен, дом выглядел как небольшая крестьянская усадьба: спереди гумно, отделенное изгородью от прилегающего сада, засаженного фруктовыми деревьями и разделенного узкой центральной аллейкой; сад шел вниз, до самого подножья массивной городской стены. «С этой стороны подходить к дому не так боязно!» — думали отец и братья Джеммы, которые, направляясь сюда после обеда колоть дрова, всегда выбирали дорогу вдоль стен. Когда они заявляли о своем появлении окликами, грубым простонародным свистом, то, может быть, не столь ясно, никогда себе в этом не признаваясь, они чувствовали, что между взглядом, который дом, мягко мерцая стеклами слуховых окон чердака, обращал в сторону темных полей, и взглядом, который еще молодая женщина в обрамлении окна на втором этаже посылала им издалека сквозь сумеречный воздух, существует некая связь, секретное сходство и близость. Она призывно махала рукой, настойчиво и радостно. «Заходите, проходите же! — казалось, приглашала она. — Вы ведь знаете, что маленькая калитка у подножья городских стен, сделанная, чтобы попадать в дом и с тыльной стороны, остается приоткрытой дотемна, как раз чтобы вы при необходимости могли свободно войти?»
С противоположной стороны облик дома был иным до неузнаваемости.
Дом напоминал благородный особняк из неоштукатуренного красного кирпича. И приходившим с визитом родственникам Элии при взгляде на него казалось невероятным, что сельская местность — тот мир, о существовании которого улица Гьяра, с ее обликом, пусть и спокойным, уединенным, но все же явно городским, заставляла почти забыть, — начиналась лишь в нескольких десятках метров, чуть дальше последней завесы фасадов, в основном буржуазных, но иногда и более благородных, среди которых был и фасад дома доктора Коркоса.
Коркосы, Йоши, Коэны, Латтесы или Табеты — никто из его родственников и свойственников не выглядел оробевшим перед начищенной до блеска латунной табличкой с черными заглавными буквами, красовавшейся на двери дома со стороны улицы Гьяра: «ДОКТОР ЭЛИЯ KOPKOC. ХИРУРГ». И хотя в свое время они сурово упрекали Элию за женитьбу на «гойке», хотя они и не одобрили впоследствии его переезда из квартала гетто, где он родился, на эту столь удаленную улицу, они тем не менее всегда испытывали чувство гордости, нанося ему визит, и заходили только через главный вход, такой приличный и респектабельный, так гармонирующий и с Элией, и с ними самими. Их успокаивал сам внешний вид дома, покой и тишина, схожие и в то же время отличные от тех, что царили на средневековых улочках, откуда они прибывали. Все это ясно указывало на то, что Элия все же не изменился, что он оставался человеком их крови, их воспитания — Коркосом.
