Между словом и делом, между намерением и действием есть все же известная разница. И вот Аузилия (прогулка гуськом от калитки до гумна всегда оказывала на двух сообщниц успокаивающее действие…), едва войдя в дом, тут же поднялась в комнату и, убрав фотографию в ящик Джеммы, выглянула все в то же окно.
Однако судьбой было предрешено, что услады слежки и доноса, предположений и выводов, тайные услады, которые фантазия, мягко преодолевая непримиримость сформулированных выше строгих принципов, уже продлевала на неопределенное, неограниченное время в будущем, как раз в конце этого самого дня оказались прерваны реальным ходом событий.
Влюбленные шагали по тропинке, как будто не замечая, что уже достигли места, где, бросив взгляд на ставни, за которыми стояла на страже Аузилия, обычно расставались. Джемма шла, слегка отстранившись от доктора, а тот, хотя и не отставал от девушки, был отделен от нее своим велосипедом, на который опирался, как обычно, обеими руками. Они не разговаривали — тоже как обычно. Но что-то в скованности поз, в потупленных взглядах придавало их молчанию особую тяжесть и значение. Кроме того, когда они подошли ближе, Аузилии показалось, что лицо сестры залито слезами.
Теперь они стояли под окном, напротив входа. Вдруг у Аузилии перехватило дыхание. «Что же теперь?» — прошептала она, прижав руку к груди. Что означает их неожиданное вглядывание глаза в глаза? И почему они стоят, разделенные велосипедом, не произнося ни слова?
И вот, как бы в ответ на это, доктор развернул велосипед, схватив его за руль и седло, и быстрым движением прислонил его к поросшему травой склону бастиона на другой стороне дорожки. Несколько секунд постоял, наклонившись над велосипедом, словно проверяя, в порядке ли цепь или педаль. Затем выпрямился и, медленно развернувшись, пошел назад.
Джемма не шелохнулась. Прислонившись спиной к дверному косяку, она ждала.
Доктор сделал странный жест, как будто — показалось Аузилии — вытер усы.
Долгий поцелуй. И потом еще один, и еще.
Потом доктор (прошло, видимо, много времени, и в надвигающейся темноте и его движения были едва различимы) вновь пересек дорожку, подобрал велосипед и последовал за Джеммой, входившей в дом.
III
Войдя в гостиную и заняв место как раз напротив главы семейства, который при его появлении поднял глаза от пасьянса и застыл, глядя на него, с полуоткрытым ртом, доктор сразу же представился. Имя, фамилия, семья, профессия, даже адрес… Это было формальное представление по всем правилам: долгая тирада, которая без необыкновенной, парализующей учтивости его манер, без витавшего в воздухе напряжения оказалась бы, возможно, скучной, педантичной и, в своей точности и подробности, по меньшей мере эксцентричной.
