Машина упёрлась в гофрированные ворота, разрывающие бесконечный забор из толстой сетки с колючей проволокой поверху. Сигналить не пришлось — одна створка сразу подалась внутрь. Кто-то из темноты махнул рукой.
Минивэн втиснулся в приоткрывшуюся брешь. Фары выхватили большую изрытую траками грузовиков площадку, стенки нескольких сорокафутовых морских контейнеров с выцветшими знаками опасности, остов грейдера. Лека объехал первый контейнер. Взгляду открылась целая улица из таких же железных коробок, уходящая вперёд на несколько сот метров и упирающаяся в отвесную скалу. Железные двери закрыты тяжёлыми скобами, вместо табличек с фамилиями жильцов — ромбики с оскаленными черепами и переплетёнными серпами биологической опасности.
Створки одного контейнера были открыты. Из стального чрева лился белёсый электрический свет.
— Приехали, — удовлетворённо сообщил Пьер.
Вслед за ним Огюст вылез из уютного тепла машины в предутренний холод. Лека забрался на заднее сиденье и склонился над Везунчиком. С далёких холмов донёсся тоскливый собачий вой.
— Проходи, Огюст, — крепкие пальцы чуть подтолкнули Огюста в спину, он шагнул вперёд и замер напротив входа в контейнер. — Оцени! Постарались всё устроить, как положено.
— А ты, красавчик, вообще когда-нибудь слышал про дантистов?.. — послышалась из минивэна чуть заплетающаяся речь Везунчика.
В ярком свете двух промышленных ламп посреди контейнера стоял белый пластиковый стол и четыре стула, обычная уличная мебель из дешёвого кафе. Стол покрывала зелёная скатерть из толстой ворсистой ткани. На ней цветными столбиками выстроились фишки: чёрные, красные, синие, зелёные. Рядом лежало несколько нераспечатанных колод.
Огюст хотел промолчать, но вырвалось само:
— Ну, полный флэш-рояль!
Франкфурт, Германия
2 марта 1999 года
— Левицкий: шум-шурум-джум-джум.
— Разорившийся лавочник: эча-мач. Чеба-чеба-мач.
— Левицкий: шам-шам-чападапам, в ваши-то годы!
Не открывая глаз, Ян вслушивался в окружающую действительность, осторожно восстанавливая общие контуры мироздания. Получалось пока не очень.
За стеной шуршала вода — кто-то успел занять душ. В соседней комнате громогласный Вальдемар вполсилы озвучивал реплики персонажей пьесы, пока не знакомой широкой публике. Имена действующих лиц он выделял сухим тоном диктора центрального телевидения, а собственно их текст произносил высокохудожественно и с интонационным рисунком, отчего через закрытую дверь его было почти не слышно. Из этого расклада получалось, что в дýше — Грета, а Ойген попал под утреннюю читку.
